— Не знаю, — ответил он не сразу.
И сам удивился своему ответу. Ведь не прошло еще и трех недель, как он оправдывал свое поведение перед Тетаити. Но с тех пор, должно быть, сомнение копошилось в нем, пробивая себе дорогу, как крот под землей. И вдруг оно вновь овладело им, оно было здесь; не просто мысль, которую можно отбросить, но вопрос, на который нужно ответить.
Он освободил руку, встал, сделал наугад несколько шагов по комнате, оперся о раздвижную дверь и посмотрел на озаренный луною сад. Он убил Тими, да, конечно, убил: только его намерение шло в счет, и после этого убийства он сам перестал понимать себя. Время от времени он повторял, что жизнь человека — каковы бы ни были его преступления — священна. Но именно это слово «священна» казалось ему теперь лишенным всякого смысла. Почему священна? Чтобы позволить ему совершать новые преступления?
Эта мысль ударила его в самое сердце. Он вышел в сад и сделал несколько шагов, шатаясь, как пьяный. Пот струился у него со лба и по спине. Он говорил: «Я не буду убивать!» И считал, что принял образцовое решение. И правда, оно было образцовое, примерное. Но этот пример был никому не нужен. Никто не мог позволить себе роскошь следовать ему. Где бы вы ни были, везде оказывался преступник, которого следовало уничтожить: на «Блоссоме» — Барт, на острове — Маклеод… и Тими! «Тими, которого я убил. Никто не мог последовать моему примеру! Даже я сам!»
— Адамо! — послышался голос Ивоа.
Он вернулся в дом нетвердыми шагами, как будто перенес удар. Он испытывал такое же болезненное чувство беспомощности, как в тот день, когда Уилли ударил его по лицу. Вытянувшись рядом с Ивоа, он, прежде чем положить руку ей под голову, машинально собрал ее волосы и откинул на подушку.
— Ты недоволен? — спросила Ивоа.
На сдержанном языке Ивоа это означало: «Ты несчастлив?»
Парсел отрицательно качнул головой, но она все смотрела на него, и он проговорил:
— У меня в голове заботы о Ропати.
— Почему?
— На пироге. Когда мы будем в море.
— Я об этом думала, — сказала Ивоа.
И продолжала:
— Надо его отдать.
Он приподнялся и растерянно поглядел на нее, ошеломленный.
— Отдать!?
— Да, — сказала она спокойно, а слезы струились у нее по щекам.
— Отдать Ропати! — вскричал Парсел.
— Перед нашим отъездом.
Было разительное несоответствие между ее слезами и спокойным голосом.
— Я уже думала, — повторила она.
— Что же ты надумала?
— Быть может, когда мы будем в пироге, стихнет ветер. А каждый день надо есть. И придет день, когда ничего не останется. И у Ивоа не будет молока…
Помолчав, он сказал:
— А кто будет кормить Ропати на острове?
— Ваа.
— Но мы отправимся через две недели.
— Нет, — сказала Ивоа, — не раньше, чем Ваа родит. Я попросила Тетаити.
Парсел сухо сказал:
— Ты уже все устроила?
— Адамо сердится? — спросила она, прижимаясь к нему и поднимая голову, чтобы заглянуть ему в глаза.
— Да.
— Почему?
— Ты решаешь сама, и все знают, кроме меня.
— Никто не знает, кроме Тетаити, — живо возразила она. — Мне же надо было спросить Тетаити, прежде чем говорить с тобой. И вовсе не Ивоа решает, — добавила она, порывисто прижимаясь к нему всем телом, — решает мой танэ.
Он сознавал, что гнев его несправедлив, но не мог справиться с собой. Он высвободился из объятий Ивоа, встал и прошелся по комнате. Она права, тысячу раз права: месячный ребенок в шлюпке! Холод, бури, голод…
— Кому ты хочешь его отдать? — спросил он резко.
— Омаате.
И на это нечего было возразить. Ноги его ослабели и подгибались. Он сел на пороге раздвижной двери и прислонился головой к косяку.
— Адамо, — послышался голос Ивоа у него за спиной.
Он не ответил.
— Адамо!
Он не находил в себе силы ответить. Она была так мужественна, достойна восхищения, но в эту минуту он безрассудно, бессмысленно сердился на нее. «Как будто все это не по моей вине! — подумал он вдруг, и, словно молния, его пронзило горе и раскаяние. — Эти убитые! Этот отъезд! Все по моей вине!»
Он слышал, как Ивоа тихонько плачет позади него. Он вернулся и снова лег рядом с ней.
По мере того как отъезд Парсела приближался, среди ваине обнаруживалось недовольство, даже среди тех, кто жил в «па». Во время долгих послеобеденных часов у Ивоа в присутствии Тетаити они болтали не умолкая. По правде сказать, никто не решался обращаться прямо к Тетаити, но вокруг него раздавались непрерывные жалобы, и все на одну и ту же тему: Адамо и Ивоа скоро отправятся на Таити, а мы, бедные ваине, должны оставаться здесь с одним танэ на десятерых! Ауэ! Таити! На Таити есть лагуна, и никогда не бывает так холодно, как тут, а мужчины там ласковые и не помнят зла.