— Одни работают, а другие в это время прохлаждаются.
— Ты меня ничего не просил делать, — огрызнулся Бэкер, хладнокровно выдержав взгляд Маклеода, и даже положил руку на плечо Авапуи.
На этом перепалка прекратилась, и Парсел твердо произнес:
— Матросы, вы ждете, чтобы я высказал свое мнение. Что же, сейчас скажу. Что касается ворота, это прекрасная мысль, и я вполне доверяю Маклеоду. Но почему нужно было дерзить мистеру Мэсону? Нам предстоит жить на острове всем вместе, так давайте жить в мире.
Маклеод, не торопясь, поднял от работы свое остроносое лицо и ловко сплюнул себе под ноги, а Парсел в это время успел подумать: «Так и есть, он добирается до меня».
— Если вы считаете, что я с воротом хорошо придумал, — медленно и скрипуче проговорил Маклеод, — почему бы вам не помочь? В конце концов я тут ради всех спину гну. И по-моему, все должны к этому делу руку приложить.
Ход был ловкий, и матросы от удовольствия даже плечами повели. Уж очень заманчивую картину нарисовал Маклеод: офицер трудится, как плотник, под началом простого матроса.
«И самое скверное, — подумал Парсел, — что Маклеод прав, человек он дрянной, а все-таки прав». Вслух он только произнес:
— Как вы сами заметили, я не настолько разбираюсь в плотничьем деле, чтобы быть вам полезным.
Но ему не хотелось заканчивать разговор перепалкой, и он прибавил уже мягче:
— Но если вам потребуется моя помощь, чтобы переводить ваши распоряжения таитянам, я вам охотно помогу.
Однако Маклеод не воспользовался предложенной ему возможностью примирения.
— Я не нуждаюсь в переводчиках, — отрезал он таким грубым и дерзким тоном, что Парсел покраснел.
— Тем лучше, — ответил он, стараясь унять дрожь голоса.
И он ушел, проклиная в душе Маклеода, проклиная себя. Пожалуй, разумнее всего было бы вовсе не вступать в разговор.
Он вошел в перелесок, сопровождаемый своей свитой.
— Ты из-за них огорчился, Адамо? — спросила Омаата, легонько обвив своей огромной рукой шею Парсела.
Однако даже это легкое прикосновение оказалось достаточно ощутимым, Парсел остановился, мягко отвел руку Омааты, но удержал ее пальцы в своих, вернее его пальцы совсем исчезли, утонули в ее ладони. Он поднял голову и увидел высоко над собой смуглое лицо великанши, ее широкие ноздри и огромные глаза, блестящие, переливчатые, добрые. «Озера под луной, — подумал Парсел, — вот с чем я сравнил бы ее глаза». Вдруг к свободной его руке прикоснулась прохладная ладонь Ивоа. Он обернулся. Она улыбалась ему. Он посмотрел на своих спутников. Его окружили Меани, Авапуи и Итиа. Сердце у него радостно забилось. Его согревало их безмолвное дружелюбие. «Как они добры ко мне! — благодарно подумал он. — Как к брату!»
— Значит, если что-нибудь не по мне, это сразу заметно? — спросил он.
— Очень, очень, — ответила Ивоа. — Когда все идет хорошо, у тебя лицо как у таитянина. А когда тебя что-нибудь огорчает, у тебя лицо как у перитани.
Меани громко расхохотался.
— А какое лицо у таитянина?
— Гладкое, веселое.
— А у перитани?
— Сейчас покажу, — вызвалась Итиа.
Она нахмурила брови, вскинула голову, опустила уголки губ, и ее хорошенькое юное личико вдруг приняло озабоченно-важное выражение. Таитянки и Меани так и покатились со смеху.
Парсел поймал вопросительный взгляд Бэкера и пояснил ему по-английски:
— Итиа показывает, какие у британцев озабоченные лица.
Бэкер улыбнулся.
— Ничего я не понимаю, что они болтают. Неплохо бы научиться хоть чуточку.
Авапуи обернулась к Парселу.
— Что он сказал?
— Сказал, что ничего не понимает, когда вы говорите.
— Я его научу, — сказала Авапуи.
Она положила руку на плечо Бэкера и произнесла по-английски, выпевая каждое слово:
— Я… говорю… тебя…
— Тебе, — поправил Бэкер.
— Тебе, — повторила Авапуи, пропев и это слово.
Парсел дружески взглянул на нее. Хорошенькая, ничего не скажешь, но не из тех, чья красота поражает с первого взгляда. Зато от нее исходит какая-то удивительная нежность.
Омаата взяла за руку Ханта и потащила его за собой вперед, а он что-то радостно прорычал в ответ. Парсел слышал раскаты ее голоса, но не мог разобрать, что именно она говорит. Под сенью деревьев веяло упоительной свежестью, и как только они отошли от берега, смолкли даже крики морских ласточек. Но уже через пять минут тишина эта показалась Парселу неестественной, странной, не такой умиротворяющей, какой она была поначалу. Он вспомнил леса Таити; шаги человека не вызывают ответных звуков: не зашуршит трава, не послышится прыжок и шорох поспешного бегства, не дрогнет лист. На этих плодородных землях, в этом самом мягком на свете климате животный мир представлен лишь дикими свиньями да птицами.