Глаза его вдруг приняли отсутствующее выражение, словно все минувшее, нахлынув разом, оттеснило сегодняшний день. Он побагровел, жилы на лбу и висках угрожающе вздулись, и, казалось, под напором воспоминаний череп его вот-вот расколется на части.
— Нет, господин лейтенант, никакого вреда я другому не причинил, — даже с каким-то негодованием произнес он. — Нет и нет! Не причинил, да и все тут, — продолжал он, помахивая пальцем перед своим длинным носом. — А тот, другой, он тоже не смеет так говорить. И будь хоть суд, но суда-то не было! Так вот, пусть покарает и помилует меня господь бог, как Иова на гноище. Даже на суде я сказал бы, что никому вреда не делал. Но это я так, к слову говорю. Если бы был суд, я знаю, что говорили бы соседи, спаси их Христос, они были бы свидетели bonafide[10], как выражался наш сквайр, а не какие-нибудь вруны проклятые, хотя я на своем веку повидал немало врунов. Скорее тот, другой, пользу от меня имел, вот она где сущая правда, лейтенант, и если есть у этого другого крыша над головой и может он позволить себе промочить глотку в воскресенье после обедни кружкой пива, то обязан он этим, черт побери, только мне; а если я вру, пусть господь бог возьмет его к себе в ад, а это, господин лейтенант, так же верно и bonafide, как то, что меня зовут Джонсон. Сейчас я вам скажу, господин лейтенант, что я такое натворил: я женился.
Воцарилось молчание, потом, не удержавшись, Парсел произнес:
— Если уж вы оказали мне такое доверие, рассказывайте до конца. Я ровно ничего не понял. Какое отношение имеет ваш брак к «другому»? Кто этот «другой»?
— Миссис Джонсон, господин лейтенант.
— Ах, вот оно в чем дело! — сказал Парсел.
Джонсон вскинул на него глаза.
— Вы, может, скажете, что женитьба не такой уж большой грех… Эх, господин лейтенант, не говорите так, — с упреком воскликнул он, как будто Парсел возражал ему, — выходит наоборот, большой грех, раз я теперь проклят на всю жизнь.
Джонсон взглянул на Парсела, как бы ожидая его одобрения, но тот молчал, и он гордо добавил:
— Я ведь бедняком не был, господин лейтенант. Будь я сейчас дома, я бы считался у нас в приходе не из последних. Был у меня, господин лейтенант, маленький домик, садочек, кролички, курочки. И, как видите, решил все бросить и нанялся на «Блоссом». Это в мои-то годы, господин лейтенант!
— Должно быть, вы попались в руки Барта, так же, как я: не могли же вы знать, что он за человек.
— А вот и знал. Я уже служил у него.
Парсел вскинул на говорившего удивленный взгляд.
— И даже зная, предпочли…
— Предпочел, — смущенно подтвердил Джонсон.
Оба замолчали, потом Парсел сказал:
— И по этой же причине вы отправились с нами?
— Да, господин лейтенант.
— По-моему, это уж чересчур. В конце концов вы могли бы скрыться от миссис Джонсон, не покидая Англии.
— Нет, лейтенант, — вздохнул Джонсон. И добавил тоном глубочайшей уверенности: — Она бы меня все равно отыскала.
Он остановился, взмахнул рукой, как бы отгоняя назойливые воспоминания, и продолжал:
— Сейчас-то мне хорошо, лейтенант. Я не жалуюсь. — И добавил смиренно: — Может, хоть здесь удастся спокойно дотянуть до конца своих дней.
В эту минуту возле дома послышались торопливые шаги, чей-то голос взволнованно крикнул:
— Парсел! Парсел!
— Я здесь, — отозвался Парсел.
Он обогнул домик, Джонсон поплелся за ним. У калитки стоял Уайт. Он задыхался, глаза его выкатились из орбит, губы дрожали. Он проговорил, заикаясь на каждом слоге:
— Все собрались на утесе. С ружьями. Я пришел за вами. — Он отдышался, громко проглотил слюну. — В море парус.
Парселу показалось, что его ударили кулаком прямо в лицо.
— Далеко? — спросил он беззвучным голосом. — И направляется сюда?
Уайт молча пожал плечами, повернулся и убежал.
— Пойдемте, Джонсон, — сказал Парсел, еле сдерживая желание броситься вслед за Уайтом. — Да нет, — раздраженно добавил он, — оставьте топор, сейчас он вам ни к чему.
Вместо того чтобы идти дальней дорогой по Западному проспекту, он нырнул в чащу, а Джонсон заковылял следом.
— Экая напасть, лейтенант! — бормотал старик.
— Да. Боюсь, что вы выбрали малоподходящий уголок для спокойной жизни, — процедил Парсел сквозь зубы.
Пересекая Блоссом-сквер, они наткнулись на группу женщин. Таитянки молча поглядели им вслед. Они уже знали. Должно быть, им запретили даже подходить к утесу. И они стояли теперь у своего навеса. Работы прекратились сами собой. Когда Парсел добрался до прогалины в пальмовых зарослях, откуда можно было взобраться на северный утес, его окликнул Мэсон и посоветовал не показываться. Предосторожность, в сущности, излишняя, так как судно находилось еще очень далеко. И оттуда можно было различить лишь контуры острова.