Он спросил у Фудзисимы, может ли забрать с собой письмо. Тот легко согласился: «Пожалуйста!»
Прежде чем подняться, Саваки на прощанье задал ещё один вопрос:
— А чем бы вы объяснили, что двадцатилетний парень всюду таскал с собой игрушечную заводную обезьянку, бьющую в тарелки? Такую заводную обезьянку с тарелками?
Фудзисима усмехнулся:
— Заводную игрушку? Ну, уж это… Вероятно, такая уж женственная натура. Такие обычно и приходят к тому, что жить в нашем современном мире нет никакого смысла. Конечно, юноша должен был бы держать в руке что-нибудь посерьёзнее.
«Вот потому-то он и покончил с собой», — подумал про себя Саваки.
5
Когда, вернувшись в гостиницу, Саваки передал письмо матери Синкити, он предполагал, что женщина воспылает ненавистью к Киитиро Фудзисиме. Можно сказать, втайне он ожидал именно такой реакции и уже нажал кнопку магнитофона, чтобы всё записать.
Однако Току и по прочтении письма сына не произнесла ни слова. Плёнка в магнитофоне прокручивалась впустую. Саваки это уже начинало раздражать. Он мысленно уже рисовал драматическую картину: потерявшая сына мать гневно клеймит известного телеобозревателя, который не желает принять на себя ответственность за смерть юноши… Тут уже просматривается некая завязка, причинная связь, от которой можно перейти к самоубийству. Глядишь, и статья бы получилась. Но Току своим молчанием путала все карты.
— Вам не кажется, что, если бы пришёл ответ на это письмо, ваш сын не покончил бы с собой? — спросил Саваки, чтобы её расшевелить.
На мгновение в лице Току что-то изменилось, но то, что она сказала, снова не оправдало ожиданий.
— Ну, как же… Ведь человек он известный… Очень занят был, наверное.
— Но нельзя же попросту утверждать, что на нём не лежит никакой ответственности. Ведь как-никак человек из-за этого умер, — чуть ли не выкрикнул Саваки.
При этом Току с растерянным видом проронила:
— Большое вам спасибо, — и низко опустила голову. — Ох, как я раньше-то забыла вас, господин журналист, поблагодарить…
— Да я совсем не о том! — нахмурился Саваки.
С какой стороны ни подойди, но заставить Току ополчиться против Киитиро Фудзисимы было нереально.
— Ваш сын послал кому-то ещё два письма. Давайте их поищем, — переменил он тему.
После обеда они вместе с Току вышли из гостиницы.
Саваки никак не мог взять в толк, что у этой женщины на душе. Он хорошо понимал её горечь от потери сына, но ведь за этим должен был следовать и гнев… Может быть, скорбь её так глубока, что подавляет все остальные чувства и не даёт выхода гневу. А может быть, дело в том, что женщина впервые приехала в Токио и её подавляет вся эта атмосфера мегаполиса.
Первым делом Саваки и Току отправились в химчистку, где работал Синкити. Это было довольно большое заведение. В вестибюле стояли в ряд три ставшие в последнее время популярными автоматические стиральные машины. Когда Саваки сообщил цель визита, толстенький хозяин пригласил их в гостиную, внутрь помещения.
— Прямо не верится, что этот паренёк покончил с собой! — посетовал добродушный хозяин, поглядывая попеременно то на Саваки, то на его спутницу. — Хороший бы малый. Ему и надбавку в жалованье дали в поощрение. Представить невозможно, отчего он покончил с собой.
Хотя Току сидела прямо перед ним, непохоже было, что хозяин просто расточает комплименты её сыну. И слова хозяина о том, что теперь, когда настоящих работников дефицит, такого трудягу, как Синкити, ещё тяжелее терять, тоже звучали правдиво.
— Не приходило ли от него письма из тех краёв, куда он уехал? — поинтересовался Саваки, на что хозяин утвердительно кивнул:
— Пришло. Только не мне, а пареньку одному по фамилии Миямото — они вместе работали.
— А встретиться с ним можно?
— Да он от нас уже ушёл. Сразу, как Синкити уехал.
— А письмо?
— Так я ж ему отдал!
— А где же теперь этот Миямото?
— Здесь недалеко, в кабаре «Ша нуар» боем работает. Там у них девицами приторговывают. В общем, лёгкие деньги на удовольствии, — с невесёлой улыбкой сказал хозяин.
Саваки бросил взгляд на Току:
— Заглянем туда?
При слове «кабаре» Току, видимо, заколебалась, но тем не менее согласно кивнула.
Выйдя на улицу Международную, они сразу заметили кабаре «Ша нуар». Над входом висела вывеска с нарисованной чёрной кошкой, подсвеченная мигающими неоновыми огнями. Однако оказалось, что Миямото уже и отсюда уволился. По словам здешних официантов, он теперь работал в баре «Фиалка» в Икэбукуро. Подивившись такой стремительности перемещений молодого человека, Саваки взял такси и отправился туда вместе с Току.
Действительно, юноша по фамилии Миямото работал в «Фиалке» барменом. Саваки заранее представлял себе парня бандитской внешности, но на поверку тот оказался приветливого вида юношей лет двадцати с небольшим, со светлым, открытым лицом.
— Только дурак будет там боем околачиваться! — самодовольно усмехнулся он.
Для Саваки было без разницы — что бой, что бармен. Особых преимуществ он не видел, но по самодовольному тону собеседника понял, что положение бармена куда завиднее. Когда он представил мать Ёсидзавы, Миямото улыбнулся:
— A-а, вы и есть та самая матушка Синкити… Позвольте вам предложить сока.
Не дожидаясь ответа, он вынул из холодильника апельсиновый сок. В этой привычной, наработанной раскованности, которая его отчасти даже привлекала, Саваки чувствовал какой-то холодок отстранённости. В непринуждённой манере молодого человека, который был лет на десять моложе тридцатидвухлетнего Саваки, но, видимо, искушённее его, при всей видимой светскости явно недоставало искренности. Впрочем, это можно было списать на счёт «соответствия современному стилю».
Отпив из поставленного перед ним стакана виски с содовой, Саваки спросил:
— Кажется, Синкити тебе написал письмо перед самоубийством?
Миямото утвердительно кивнул.
— Оно сейчас у тебя?
— Должно быть где-то тут. Минутку.
Миямото что-то тихонько сказал хозяйке бара, вышел из-за стойки и поднялся на второй этаж. Току, очевидно, чувствовала себя не в своей тарелке в этой атмосфере бара. Она вся сжалась и даже не прикоснулась к налитому соку. Чтобы немного её приободрить, Саваки начал было о чём-то рассказывать, но тут как раз вернулся Миямото с письмом в руке.
6
«Я сейчас живу в маленьком рёкане в районе Хокурику. Называется «Химэюри». Там, у себя в химчистке, я всем сказал, что отправляюсь в путешествие, но на самом деле я просто сбежал и здесь спрятался. Сам не знаю, что со мной творится, но только на работе у меня совсем пропала уверенность в себе, и к тому же я чего-то всё время ужасно боюсь. Ты, наверное, будешь смеяться, но мне просто страшно дальше жить в Токио. Смелый ты. Я тебе завидую. Наверное, чтобы жить в Токио, надо быть таким, как ты.
Вот ты сказал, что в химчистке прозябать глупо и ты лучше пойдёшь в какое-нибудь заведение, где девицы, азартные игры и всё такое. А я так не могу. Но и нынешняя работа мне совсем не нравится, делать мне там нечего. И мне страшно. Не знаю, как это лучше выразить, но мне кажется, будто я заперт в маленьком сундуке и мне уже нечем дышать. Может, ты ко мне сюда приедешь, а? Я чувствую, что если вот так просто снова вернусь в Токио, то делать всё равно ничего не смогу. Вот если бы здесь потолковать с тобой, глядя на море!.. Наверное, это мне дало бы новый заряд мужества.