— Конечно, только по этим словам мы не можем заключить, что он не виновен. Но есть и другая причина.
— Какая же?
— Я выяснил, что Ёсимута был на пороге банкротства. И мастерская его уже была заложена, и ещё на нём висел долг почти в миллион йен. То есть ему позарез были нужны те полтора миллиона, которые ему обещала потерпевшая.
— Ёсимута прекрасно понимал, что если он женится на девице, то получит свои полтора миллиона, а если её убьёт, то ни полушки с этого иметь не будет.
— В том-то и дело. Ведь потерпевшая с самого начала обещала, что отдаст ему полтора миллиона на развитие бизнеса. Так что в этом смысле, полагаю, у Ёсимуты не было никакой необходимости её убивать. Даже если предположить, что ему нужны были только деньги, то он мог бы её убить после женитьбы, получив свои полтора миллиона.
— Пожалуй, — согласился Тагути.
Ему припомнилось лицо Ёсимуты, которого он повстречал вчера в маленькой, как коробок спичек, бумажной мастерской. Когда ему сообщили о смерти Кадзуко Ватанабэ, здоровенный мужик, уже в летах, заплакал как ребёнок. Тогда, видя в глазах Ёсимуты неподдельные слёзы, Тагути решил, что он так убивается из-за гибели девушки, а может, на него просто накатило отчаяние оттого, что полтора миллиона были безвозвратно потеряны и банкротство становилось неизбежным. Если бы не это, едва ли пожилой мужчина стал бы лить слёзы из-за внезапной смерти вероятного брачного партнёра. Ёсимута всю свою жизнь поставил на этот брак.
— Тогда становится понятно, почему Ёсимута бросился под машину. Самое натуральное самоубийство. Никакой твоей ответственности тут нет.
— Так-то оно так… — пробормотал Судзуки, видимо, всё ещё ощущая некоторое бремя ответственности за случившееся. Для молодого человека, у которого перед глазами кто-то покончил с собой, вероятно, не так-то легко оправиться от шока. Надо подумать, что ему лучше поможет оправиться от потрясения: отстранить парня совсем от этого дела и дать немного отдохнуть или же, наоборот, нагрузить работой по горло…
Приняв во внимание, что инспектор Судзуки ещё очень молод, Тагути выбрал второй вариант. Молодой борзой всё же лучше гоняться за дичью.
— В общем, о Ёсимуте и его самоубийстве тебе больше думать не надо, — авторитетно заявил Тагути. — Сейчас, когда Ёсимуты больше нет, самое время подумать о другой крысе, которую нам предстоит поймать.
— Сакакибара?
— Вот именно. Поскольку линии Ёсимуты больше не существует, у нас остаётся только один подозреваемый: некому больше быть убийцей, кроме Сакакибары. Он-то сам уверен, что его никогда не поймают. Но мы ему хвост прижмём. Отправляйся туда и установи за его квартирой неусыпное наблюдение.
Похлопав Судзуки по плечу, Тагути отправил инспектора на задание, а сам опять вышел на улицу под дождь и зашагал к месту преступления. По дороге он вспоминал лицо Сакакибары и мысленно разговаривал с ним: «Теперь ты, брат, остался один в подозреваемых. Больше тебе не удастся использовать пожилого добряка Ёсимуту в качестве прикрытия. Скоро мы тебя выкурим из норы».
Улица была вся мокрая от дождя. По-прежнему над кварталом витали запахи алкоголя и жареного мяса. Из баров и всевозможных закусочных доносились раздражённые голоса посетителей и заискивающее воркование девиц. Какой-то пьяница прошлёпал под дождём навстречу, распевая во всё горло солдатскую песню. Казалось просто невероятным, что вчера на этом самом месте лежало тело убитой девушки. А преступник ещё преспокойно бродит где-то неподалёку…
Тагути толкнул дверь бара «Жюли» и вошёл. По счастливому совпадению посетителей в заведении не было, и давешняя приятельница Сакакибары скучала за стойкой.
Завидев Тагути, она проронила:
— Тот самый инспектор…
Девушка представилась как Минэко Игараси. В глазах у неё читалось опасение.
— Хочу у тебя кое-что спросить насчёт Сакакибары, — сказал Тагути.
Выражение лица у девушки стало ещё более насторожённым.
— Что же вы хотите узнать о маэстро?
— Что это ты его называешь маэстро? Может, ты у него стихосложению обучаешься?
— В стихах я ничего не смыслю. Но я его уважаю. Вот из уважения и называю маэстро. А что, нельзя?
— Та убитая девушка, Кадзуко Ватанабэ, тоже его называла маэстро?
— Ну да.
— И что же он такого хорошего для вас сделал?
— Он нам близкий человек, советы даёт…
— Что в нём такого привлекательного? Вроде, ни силы особой в нём нет, ни денег. Ты говоришь, советы… Да он ведь небось просто вас слушал — и всё? Хотя и это уже неплохо…
Тагути был озадачен. Ведь если речь идёт только о том, чтобы кто-нибудь выслушал этих девиц со всеми их мелкими проблемами, то можно было поплакаться в жилетку любому пьяному гостю. Но когда он высказал это соображение Минэко, та презрительно на него посмотрела и бросила:
— Ничего вы не понимаете! Если какой пьяненький клиент про наши дела и послушает, это только полдела. Бывает, он вроде тебе сочувствует, а сам просто хочет тебя использовать как вещь. Такое отношение сразу видно. А маэстро не такой. Он слушает всерьёз. Тут у нас таких людей наперечёт.
— А тебе не кажется, что это у него маска такая?
— Маска?
Минэко наклонила голову. Она была не красавица, и, возможно, поэтому выражение лица у неё казалось совсем детским. В каком-то смысле она была даже чересчур взрослой, но сердце у неё было, вероятно, изранено, и, если сделать вид, что врачуешь эти раны, такую девушку, наверное, легко обмануть.
— Может быть, он на самом деле вас всех презирает — только хорошую мину делает, прикидывается, что сочувствует? — заметил Тагути.
— Да нет же! — возмущённо воскликнула Минэко. — Маэстро не такой!
— У тебя есть доказательства, что он не такой? — язвительно спросил Тагути.
— Да, есть! — запальчиво бросила девушка.
— Хо! — приподнял бровь Тагути. — И какие же это доказательства?
— Кадзуко раньше путалась с одним бандюгой — ну, и влипла, так что не развязаться. Никто её не пожалел, никто не помог. Только маэстро решился и сам с этим бандитом переговорил.
— И что же?
— Ну, для бандита, который драться мастак, маэстро, конечно, не противник. Тот его и отметелил до полусмерти, но зато сам в кутузку угодил, а Кадзуко благодаря этому освободилась. Я, как увидела, прямо обалдела. На такое только благородный человек способен. Его ведь и убить могли!
Произнося эти тираду, Минэко сбросила настороженную маску с лица и теперь увлечённо, горячо доказывала, насколько Сакакибара свойственна человечность.
— И ещё есть кое-что. Вот вы знаете, что у него нога не в порядке?
— Ну знаю.
— Это он увечье получил, когда ребёнка спасал, которого чуть машина не сбила! Чужого ребёнка!
— А ты это видела?
— Нет, но когда его друг приходил туда, на квартиру, он мне всё и рассказал.
— И ты поверила?
— Так ведь это не просто приятель, а знаменитость! Знаете такого Кё Сасануму?
— Как же! — кивнул Тагути.
Это был один из модных молодых писателей. Тагути как-то читал в журнале рассказ «Растленное утро». Он помнил, что там с удивительной достоверностью был прорисован образ элитного служащего, который постепенно втягивается в мир секса и азартных игр. То, что раньше называлось развратом, теперь проходит по разряду приключений. Тагути тогда понравилось, как мастерски автор всё расписал.
— Вот это и был тот самый Сасанума! — многозначительно произнесла девушка, будто давая понять, что, коль скоро у Сакакибары такие друзья, то и сам он большой маэстро. Тагути усмехнулся, раскусив этот скрытый намёк, но промолчал.
— Так что напрасно полиция подозревает маэстро в преступлении! Тут вы очень ошибаетесь! — решительно заключила она.
— Может, и так, — миролюбиво проронил Тагути.
Идеализирует ли Минэко Сакакибару оттого, что не беспристрастна к нему? В том, что она, девушка, безоговорочно доверяет поэту, ничего особенного не было — его интуиция ничего не подсказывала.
Сам Тагути доверял только фактам. Так что его интуиция тоже проявлялась только на фактах. То, что Сакакибара не побоялся выйти против бандита, чтобы помочь девушке, вероятно, факт, поскольку Минэко была тому свидетельницей. В том, что он спас ребёнка, тоже была высокая степень правдоподобия. Эти факты плохо увязывались с тем образом Сакакибары как человека, который сложился за последние два дня у Тагути в уме.