Вот Сакакибара, который отправляется пить в баре, прихватив с собой томик Бодлера. Вот эта претенциозная вывеска «Научное общество изучения современной поэзии» на дверях его конуры в трущобе… Вот он соврал, что был арестован за участие в демонстрации, когда на самом деле его взяли за воровство книг в магазине… Из этих трёх фактов, если их сопоставить, складывается неприглядный образ тщеславного амбициозного юноши. И этот образ никак не совпадал с тем образом, который вырисовывался из рассказа Минэко.
Кроме того, у Тагути был в запасе ещё один образ Сакакибары — образ преступника.
Как же примирить и увязать друг с другом три таких разных образа? (А ведь ключ к этой загадке, видимо, и есть побудительный мотив преступления).
8
На следующий день после обеда Тагути, договорившись о визите по телефону, отправился навестить писателя Сасануму, проживавшего в элитном доме в центральном районе Аояма. Новый двенадцатиэтажный дом действительно был хорош, но сама резиденция знаменитости оказалась маленькой двухкомнатной квартиркой. Тагути, ожидавший после знакомства с творчеством Сасанумы увидеть роскошное жильё, был несколько обескуражен. Хозяин встретил его с заспанным видом, объяснив, что работал всю ночь. На вопросы отвечал осипшим голосом.
— Мы с Сакакибарой вместе учились в университете на отделении французской литературы. Часто по ночам толковали с ним о теории литературы. А что он натворил?
— Я просто хочу понять, что он за человек. Вы-то, наверное, хорошо его знаете. Так что за человек Тэцуя Сакакибара?
— Смотря что вы имеете в виду под этим. Если подумать, то ведь другого человека до конца понять вообще невозможно, — слегка улыбнулся Сасанума.
— Пожалуй, — согласился Тагути и задал вопрос по-другому:
— Это правда, что он бросился под машину, чтобы спасти ребёнка?
— Правда. Дело было, когда мы учились на четвёртом курсе. Мы втроём — я, Сакакибара и ещё один из наших — шли по улице. В это время на проезжую часть выбежал малыш лет трёх-четырёх. Навстречу ехал грузовик. Я только и успел подумать: задавит! Головой понимаю, что надо спасать ребёнка, а тело не хочет двигаться. Ну конечно, страшно было. А в это время Сакакибара бросился к нему и оттолкнул. Ребёнок-то цел остался, а ему ногу покалечило на всю жизнь.
— Значит, смелость в нём есть?
— Да. По крайней мере, я бы так не мог. Мне своё тело дороже. Вот такой я бесчувственный чурбан.
— Но вы-то популярный писатель, а он кормится тем, что продаёт по пятьдесят йен свои поэтические сборнички, которые распечатывает на мимеографе. С моей точки зрения, вы в жизни победитель, а он — проигравший.
— Сейчас время такое сложное. Сразу и не разберёшь, где победитель, где проигравший… Если по-другому взглянуть, может, это он победитель. Я сам иногда завидую тому, как он живёт. У меня такое чувство, что живёт он свободно и свобода — всё, что ему по-настоящему нужно.
— Всё, что ему по-настоящему нужно?
В глазах Тагути мелькнул иронический огонёк.
Собеседник, очевидно, это заметил и с некоторым смущением осведомился:
— А вы, господин следователь, похоже, видите Сакакибару совсем в другом свете?
— Откровенно говоря, может, и так… Но прежде, чем об этом толковать, не могли бы вы сказать, насколько можно считать, что Сакакибара честен с самим собой?
— Н-да… — сложив руки на груди, Сасанума погрузился в глубокую задумчивость. — Он был арестован за участие в демонстрации против визита Сато в Америку. Значит, он не просто вынашивал неприязнь к властям предержащим, но был достаточно честен, чтобы воплотить свои мысли в действия. В этом смысле я, например, лицемерю. В романах высказываюсь смело, а в жизни самый настоящий консерватор.
— Это он вам рассказывал, что принимал участие в демонстрации?
— Да. Я, когда узнал, что его выпускают, даже пошёл его встречать к участку камата. Помнится, комплексовал тогда немного… Потом он в стихах описал, как участвовал в этой демонстрации. Хорошее стихотворение получилось.
Сасанума, не вставая с кресла, дотянулся до книжной полки над столом, достал самодельный поэтический сборничек и открыл его где-то на середине.
— Называется «Вспышка». Немного похоже на стихи французского поэта Элюара о Сопротивлении. Сильные стихи!
Тагути поэта по фамилии Элюар не знал. Зато он знал, что Сакакибара всё наврал и сочинил стихотворение о демонстрации, в которой сам не участвовал.
— А что вы скажете, если это неправда?
— Неправда?
— Что, если он в демонстрации не участвовал? Если, например, его арестовали за кражу какую-нибудь, а он вам наплёл, что за участие в демонстрации? Что тогда?
Сасанума криво улыбнулся.
— Ну что вы такое говорите! У него же, полагаю, нет необходимости так врать. Ну, я ещё другое дело. Какой-никакой известности добился, но мне надо суетиться, любую возможность использовать, чтобы продать себя повыгодней. Разные там оппозиционные высказывания позволяю себе иногда, но для меня это — просто поза, способ добиться большей популярности. А ему вообще волноваться не о чем. Значит, выходит, и врать ни к чему.
Похоже было, что Сасанума говорил без всякой иронии.
Не касаясь больше темы демонстрации, Тагути спросил:
— Как думаете, мог он убить человека?
Конечно, ответа «да» ожидать не приходилось, но он надеялся, что по тому выражению, с которым будет дан ответ, можно будет опосредованно составить представление о Сакакибаре.
— Сакакибара — убийца?! — переспросил Сасанума и рассмеялся. — Раз он людям помогает, тут же всё понятно. Убийцей он уж точно быть не может.
— Ну, это вы говорите о Сакакибаре, которого вы знаете…
— А что, есть какой-то другой Сакакибара?
— Может быть, и есть, — сказал Тагути, переводя взгляд на сборник стихов, лежащий на столе.
Ему вспомнилась комнатушка в четыре с половиной татами, куда почти не проникает ветер с улицы. Отпечатанные на мимеографе экземпляры поэтических сборников ценой в пятьдесят йен. Затёртый, нечистый дощатый пол. В таких условиях приходится жить Сакакибаре. Невыносимая жизнь для каждого, у кого в душе сохранилось хоть немного буйства. Бесконечная череда тоскливых, скучных дней.
Зазвонил телефон. Сасанума, сделав извиняющийся жест, взял трубку. Разговор как будто бы шёл об очерке для большого журнала.
— Да вот думаю прямо завтра отправиться в Бангкок за материалом, — посмеиваясь, говорил Сасанума.
Его радужное настроение передалось и Тагути. В каморке у Сакакибары не было даже намёка на такую атмосферу. Там и телефона не было. Не было, очевидно, и престижного журнала, который бы заказывал ему, безвестному, материал в номер.
9
Не успел Тагути вернуться в управление угрозыска, как последовал звонок от инспектора Судзуки, который был приставлен следить за Сакакибарой.
— Он сейчас возле Хатико, в Сибуе, — доложил инспектор.
В трубке был слышен гул оживлённого городского квартала.
— Он уже час тут продаёт свой сборник. Написал на картонной коробке «Купите сборник моих стихов», а сам молча рядом стоит.
— И как, хорошо продаётся?
— За час всего один экземпляр продал. Какой-то парнишка купил, с виду школьник, старшеклассник. Что мне дальше делать?
— Ну, вот что…
Не выпуская трубки, Тагути посмотрел на свои наручные часы. Было начало пятого. Сакакибара, наверное, ещё долго будет продавать свою книжку. Решив, что неплохо будет самому взглянуть, какое у него при этом лицо, Тагути сказал: «Сейчас приеду» — и повесил трубку.
Небо опять хмурилось, обещая дождь, но вокруг памятника собачке Хатико, как всегда, было полно молодёжи.