Церемония отхода ко сну была длительной и требовала тщательной подготовки. Прежде всего каждый вечер мы снимали друг с друга по двадцать-тридцать клещей, и тем не менее утром всегда находили еще несколько штук. В постелях часто бывало полно москитов, сырыми вечерами кишмя кишели термиты. Однако после долгого дня напряженной работы и наблюдений засыпаешь мгновенно, несмотря на шуршание тараканов, писк летучих мышей, непонятные звуки на чердаке и пение цикад за окном. Гармоничные серенады и дисгармоничные хоры вечнозеленого дождевого леса сладко убаюкивают человека.
На рассвете, еще до того как мы поднимались, хитрые пауки-птицеяды{33}, сытые и удовлетворенные, успевали спрятаться в свои норки. Им было легко ловить добычу при свете нашей горевшей на крыльце лампы. А вот богомолы и при утреннем свете продолжали охоту среди груды мертвых термитов, ночных бабочек и мотыльков. Однажды утром мы даже обнаружили под лампой маленькую, двадцатисантиметровую черную змейку; посередине ее тела было вздутие, свидетельствующее о том, что она проглотила большого жука. Нам тоже посчастливилось найти громадного жука — жука-носорога, которого мы загнали в бутылку. Я подарил его своему другу, коллекционирующему жуков. Насекомое оказалось настолько огромным, что не влезало в ящики, где хранились коллекции, и его пришлось хранить под стеклянным колпаком для сыра.
Самый известный энтузиаст-биолог на Барро-Колорадо — это доктор Стенли Рэндом. Его жена Пат не испытывала ни малейшего отвращения к их ближайшему хладнокровному соседу Eupemphix postulosus. Не думайте, что это был заблудший грек — так называлась лягушка, над научным жизнеописанием которой Стенли трудился вот уже целый год. Третьему члену докторского семейства, Хью, было полтора года, и он был явно склонен к изучению пресмыкающихся. Казалось, его вполне удовлетворяет общество ядовитых тысяченожек и других жалящих насекомых. Любимым товарищем Хью был поросенок пекари{34}, который покинул лес, забыл своих родичей и предпочел стать четвертым членом докторской семьи, как за столом, так и в постели.
Нас тоже охватил исследовательский энтузиазм. Чудесные лягушки были изумительно музыкальны. Мы поражались их изобретательности, когда дело касалось поисков жилья. Мы расставили на вырубке несколько бачков для проявителя, наполнив их водой. Вечером вода привлекла лягушек, и они смело попрыгали в бачки, где тут же начался концерт. Четыре самца составили квартет, который распевал во все горло. Тон мелодии изменялся в зависимости от того, наполнялся или, наоборот, освобождался от воздуха их горловой мешок, тонкий и прозрачный, как целлофан. Из бачков неслись то протяжные жалобнее звуки, то режущий слух фальцет, то короткие ра-та-та…
Звуки, издаваемые Eupemphix postulosus, имеют нечто общее с токованием наших тетеревов. Самцы распевают вовсю, даже когда поблизости нет ни одной самки, словно в благородном поединке хотят перепеть друг друга. Но у каждого самца есть свой невидимый участок, и случается, что они дерутся с соперниками, нарушившими его границы. Когда самка появилась в бачке, где сидели самцы, ее начали гонять по кругу, так что зеленая от водорослей вода разбрызгивалась во все стороны; нервы у страстных музыкантов накаляются до предела.
Когда сватовство одного из самцов наконец принималось, наставало время для семейной жизни: он обхватывал самку и задними лапками доставал у нее икринку за икринкой. Его лихорадочно работающие лапки взбивали облако белой пены. Чем больше икринок доставал самец, тем все более увеличивалось жилище супругов, и наконец они почти целиком скрылись во дворце из сахарной ваты.
Сеть узких, почти непроходимых тропинок ведет от исследовательской станции в душные, горячие, влажные, заплесневелые дебри. Воздух недвижим. Кучи гниющих стеблей и листьев пахнут прелой землей. Если древесный великан падает и пробивает брешь в зеленой стене леса, то она тут же заполняется травами и низким кустарником. Жужжат пчелы, порхают бабочки. Сверкающие, точно алмазы, колибри кружатся над цветами и тянут длинными язычками нектар.
Над тропинкой висит переплетение лиан, сети вьющихся смоковниц мертвой хваткой держат стволы и ветви деревьев. Бромелиевые звенят, как люстры. Одни деревья возносят свои великолепные цветы на пятьдесят метров над землей, у других цветы такие скромные, что их вообще трудно заметить.
Когда очередной лесной великан начинает плодоносить, его осаждают животные. Самое популярное здесь дерево — цекропия. Его плоды, висящие желтыми гроздьями, — любимое лакомство животных. Первыми по гладкому сорокаметровому стволу спешат носухи{35}, изумляя всех своей ловкостью. Они легко балансируют на самых длинных ветках. Кончик их длинного, постоянно двигающегося носа поднят вверх. Когда обследование дерева закончено, носухи спускаются на землю, двигаясь вниз головой, как умеют только они. На земле они охотятся за насекомыми, а возле водоемов и за лягушками.
Следующей эту «фруктовую лавочку» посетила стая паукообразных обезьян{36}. Пока они питались плодами, которых тут было в изобилии, прилетели два тукана с непропорционально большими красно-желто-черными клювами. Повсюду слышались их пронзительные призывные крики. Если тукан заметит на тропинке крадущегося фотографа, считай охоту с кинокамерой делом пропащим. Весь лес сейчас же предупреждается о грозящей опасности.
Семейство ворчливых и бранливых обезьян-ревунов{37} внимательно следило за всеми нашими действиями. На вид эти обезьяны очень воинственны, но на самом деле вполне миролюбивы.
Тысячи терпеливых рабов двигались через дебри к асиенде. На главной дороге движение было очень интенсивным, специальные рабочие содержали эту трассу в образцовом порядке. На перекрестках потоки сталкивались, но дисциплина поддерживалась неукоснительно. Мы не могли обнаружить того, кто следит за порядком, но были уверены, что таковой есть.
Речь идет о муравьях-листорезах. Они-то и вели тут «лесоразработки» и «сельскохозяйственные работы». Однако их лиственные заготовки нам помешали увидеть обезьяны-ревуны; к тому же свои подземные склады листорезы устраивают на глубине не меньше метра. На лоне природы мы привыкли вести себя как воспитанные гости и не могли позволить себе разрывать землю, чтобы попасть в святая святых листорезов. Но ученые не постеснялись проникнуть туда и обнаружили интереснейшие вещи: о «разумном» поведении муравьев-листорезов опубликовано много специальных трудов.
Перед нами по тропинке спешили десятки тысяч муравьев,/ каждый крепко сжимал в челюсти кусочек зеленого листа. Словно притягиваемые подземным магнитом, они исчезали в темном туннеле. Там, на подземной ферме, у них есть специальные камеры, где лиственная масса пережевывается в смоченную слюной кашицу, которая раскидывается и удобряется экскрементами.
На этих удобренных полях появляются грибы, которые больше нигде не растут. Возможно, муравьи «окультивировали» какие-нибудь дикорастущие грибы, так же как мы вывели в культуру наши хлебные злаки. Возделывание грибов ведется тщательно и любовно. Едва грибы достигают определенной высоты, специальные «агрономы» тут же срезают верхушки. Грибы съеживаются, образуя узелки, которые и составляют основную пищу муравьев-листорезов.
Пища выдается строго по порциям, как в военных столовых; в зависимости от ее запасов регулируется численность солдат, небольших рабочих муравьев, сельскохозяйственных рабочих, нянек (которые «руками» кормят личинок и королеву) и другого персонала.