Ричард выпрыгнул из лодки и схватил пингвина. Вдоль правого бока у того тянулась кровавая рана. Очевидно, он подвергся нападению акулы или морского льва. Но сил у пингвина было еще достаточно и настроен он был далеко не миролюбиво. Острым клювом он ударил Ричарда в нос и в верхнюю губу. Ричард сразу же отказался от роли спасителя пингвинов.
Наш светловолосый кудрявый кок Гуннар (сын Глории Люндберг, который теперь вместе с матерью и сестрами живет в Швеции) приготовил омаров, и мы наслаждались этим деликатесом на палубе «Бигля», наблюдая, как стая олуш ныряет за рыбой. Я взял бинокль и начал следить за галапагосским канюком, который парил в теплых струях воздуха над нашими головами. Наконец он нырнул в крону дерева, стоящего у верхнего края кратера, и уселся на верхних ветвях.
С другой стороны прилетел еще один канюк и тоже сел где-то поблизости. Я высмотрел их крепость, устроенную в кроне дерева Пало-Санто, стоявшего без листьев. Вот куда нужно залезть во что бы то ни стало! Пусть жара, пусть гнездо находится так высоко, что попасть туда почти невозможно. Надежда сделать красивейшую из всех сделанных мной фотографий заглушила последние доводы разума.
Я бодро взвалил на спину снаряжение и начал карабкаться по скалам, продираясь сквозь колючие заросли кустарника. Стая пеликанов испуганно сорвалась с гнезд и полетела над морем. Я остановился с бешено стучащим сердцем. Во-первых, меня напугал неожиданный взлет птиц. Во-вторых, я не думал, что склон окажется таким крутым. Я был словно околдован головокружительной перспективой, которая должна была открыться мне с верхнего края кратера, где росло дерево канюков, и не взвесил всех трудностей, которые ждали меня на пути. То, что издали выглядело серым утесом, оказалось нагромождением рыхлой лавы, рассыпавшейся в порошок от малейшего прикосновения. Плоская терраса, казавшаяся легкопроходимой, сорвалась с обрыва дымящейся лавиной, как только я ступил на нее ногой. Кусты, за которые я цеплялся, были такие сухие, что ветки тут же ломались. И все время мне нужно было помнить о миллионах кактусовых колючек.
После нескольких часов напряженного и медленного подъема с пятнадцатикилограммовой камерой и штативом, я уже двигался не так проворно. Солнце обжигало сухой пыльный склон. Ветка сорвала мой головной убор, и он оказался вне досягаемости. В спешке я забыл флягу с водой. Вдруг мне почудилось, что солнце перестало светить. Все плыло, голова кружилась, руки и ноги покрылись мурашками. Я уселся в узкой полоске тени, падавшей от большого старого кактуса. Мне хотелось пить, меня бил озноб и прошибал пот, я обессилел и страшился предстоящей борьбы с крутизной. Но сдаться — значило струсить. И хотя меня вот-вот должен был хватить солнечный удар, я все-таки поплелся дальше.
На «Бигле» за моим подъемом следила в бинокль жена. Она подняла тревогу, и Ричард на моторке отправился на берег. Когда он наконец показался ползущим по склону на четвереньках, я был совсем без сил. Он отдал мне свою рубашку, чтобы я прикрыл голову, и потащил вперед мое снаряжение. Вскоре я оправился настолько, что мы смогли карабкаться дальше.
При виде галапагосских канюков и их огромного гнезда, я позабыл только что пережитые трудности. Никогда прежде мои камеры не запечатлевали более прекрасного гнезда. Его хозяева как будто даже обрадовались нашему посещению. Как и все галапагосские животные, канюки лишены чувства страха перед человеком. Пока я вытирал пыль с объективов, канюк, заслонявший яйца от солнца, слетел вниз и уселся на ветке в трех метрах от меня.
Вид, открывавшийся от «замка» канюков, был божественно прекрасен. Канюкам здесь, видимо, тоже нравилось, потому что их гнездо, подновляемое для каждого насиживания, служило им уже не один год. Далеко внизу в защищенном от ветра заливе покачивался «Бигль». Недалеко от берега виднелось круглое бирюзово-зеленое озеро, расположенное в кратере. У самого берега вода была ядовито-зеленой, очевидно, от большого содержания серы. На востоке открывались просторы Исабелы, море и синеющий вдали остров Сан-Сальвадор (Джемс). С другой стороны, на западе, из моря гигантской вулканической кеглей вздымался остров Фернандина (Нарборо). Закутанный в темно-синюю дымку, он казался таинственным. Из вершины его кратера недавно (с геологической точки зрения) излился поток застывшей теперь лавы и окаймил весь склон черно-серой полосой. Эта прекрасная дама поднималась на 1500 метров над уровнем моря. Неужели на том острове есть хоть одна живая травинка? Какой смысл канюкам перелетать через пролив и охотиться на той совершенно безжизненной на первый взгляд земле?
Пока мы любовались игрой красок, пока кинокамеры запечатлевали гостеприимное поведение птиц и мы с интересом наблюдали за парой приживальщиков вьюрков, приютившихся в подвальном помещении «замка», к нам прямо с гребня нырнул третий канюк. Он затормозил на такой скорости, что в крыльях засвистел ветер. Канюк опустился на край гнезда, а потом стал кружить над нами, с любопытством вертя головой.
К сожалению, этим дружеским расположением птиц часто злоупотребляли. Когда не знающие страха птицы садились возле лагерей пиратов, их убивали палками или стреляли в них из ружей. Что, кроме осторожности, могли противопоставить эти доверчивые животные палкам, камням, стрелам, кулакам, пулям и дроби?
Древнейшая мечта человека — это мечта о мире, где люди и животные живут бок о бок, не зная подозрительности, страха и ненависти. Нечто похожее на этот идеал существует или во всяком случае существовало на Галапагосах. Животным архипелага не приходилось испытывать ни страха, ни подозрительности. Там никогда не было наземных хищников, а из крылатых охотников здесь жили лишь кроткие канюки и галапагосские совы. И до недавнего времени человеку не удавалось завоевать этот зачарованный архипелаг, если не считать нескольких населенных пунктов по побережью.
Однако человек распространяется, и опустошение Галапагосов идет все быстрее. Друзья природы и животного мира надеются, что Фонд Чарлза Дарвина сумеет остановить этот процесс. Природа островов, их климат очень мало соответствуют тем условиям, какие необходимы для современного человека. Хочется верить, что люди всегда будут лишь случайными гостями на этих островах, которые нужно сохранить как «живую лабораторию эволюции».
Трое гостеприимных канюков — супружеская чета и их годовалый отпрыск — провожали нас, паря над торчащими в небо ножками штатива. Когда мы делали короткую передышку, птицы садились на камни или на кактусы и поджидали нас. Но вот матрос «Бигля» Джордж Вашингтон подплыл к берегу на моторке, чтобы отвезти нас на корабль, и канюки, взмыв ввысь, полетели к своему прекрасному «замку» на дереве Пало-Санто.
Еще до наступления вечера мы на волнах прибоя подошли к черным лавовым рифам, окружающим мыс Эспиноза на острове Фернандина. Застывшая лава напоминала засохшее тесто. На фоне феерии заката из черной, безжизненной с виду земли поднимались серебристые стволы деревьев, торчали корни. Вокруг нашей лодки в крохотной лагуне белопенные волны разбивались об острые скалы. Несколько мангровых с помощью цепких корней удерживались на краю расселины.
Ландшафт Фернандины не имел ничего общего — по форме или по цвету — с прекрасным видом, открывающимся от «замка» канюков на острове Исабела. На Фернандине драма сотворения земли окончилась совсем недавно, и эволюция животного мира еще не прошла стадию рептилий. Все это нас поразило, почти испугало.
Доисторический характер острова еще более бросился в глаза, когда мы сделали несколько осторожных шагов в глубину его. Мы не отходили друг от друга. Внезапно наш взгляд упал на черную скалу, на которой, распластавшись, лежали сотни серых чудовищ.
— Господи, какие страшилища! — воскликнула моя жена при виде этих «драконов». Она еще не привыкла к сюрпризам, которые иногда преподносит природа. Когда мы осторожно приблизились к скопищу этих серых, покрытых броней существ, они зашевелились, но вовсе не для того, чтобы напасть на нас или обратиться в бегство.