Длинные морские игуаны приподнимались на передних ногах, кивали тупоносыми головами и шевелили гребнем, идущим вдоль всей спины. Когда их что-нибудь раздражало, они шипели и выпускали из ноздрей мелкие брызги воды. Морские игуаны были непугливы и неопасны, и по мере знакомства наш страх перед ними исчезал. Они лишь с шуршанием отодвигались в сторону из-под наших ног. Если морскую игуану поднять за хвост, она не делает никаких попыток к сопротивлению.
Первая встреча со своеобразным галапагосским морским львом также подтвердила, что мы находимся вблизи последних райских кущ, еще сохранившихся в наши дни. Морская львица лежала в небольшом круглом углублении в лаве и кормила новорожденного младенца. Она позволила нам подойти совсем близко, и мы с любопытством рассматривали ее. Подошла длинноногая серая цапля. Ей, видимо, хотелось посмотреть на нас или на львицу (этого мы не могли решить), а может быть, она просто пожелала поклевать ярко-красных крабов, копошившихся у самой воды и время от времени исчезавших в белой пене.
Неожиданно из воды вынырнул морской лев и быстро направился к нам с явно агрессивными намерениями. Цапля улетела, держа курс прямо на красный солнечный шар, опускавшийся за горизонт. А мы поспешили укрыться за глыбами лавы, но оттуда нас прогнал другой морской лев, расположившийся со своим гаремом в маленькой песчаной бухте. Он выразительно заревел и забил по воде передними ластами. Мы поняли его намек.
Последние лучи солнца погасли за желтыми кактусами, которые, несмотря на отсутствие почвы, ухитрились примоститься среди наплывов лавы и как-то находить себе пищу. Их рост не превышал нескольких дециметров, но колючки внушали уважение. Мои три друга, канюки с острова Исабела, прилетели, словно ночные духи, и опустились на причудливо застывшую лаву. Камера у меня была наготове, и я снял целую серию их изящных силуэтов. Запечатлел я и отходящих ко сну морских игуан. Они заползали на мангровые, свисавшие над водой, и засыпали, крепко прижавшись к ветвям. Их чешуйчатые хвосты свисали, как бахрома от скатерти.
Как и многие животные Галапагосов, морские игуаны неповторимы в своем роде. На первый взгляд может показаться, что они не любят воду и предпочитают лениво лежать на сухих раскаленных от солнца скалах. Но когда море во время отлива отступает и обнажаются подводные скалы, игуаны спускаются в мелкие бассейны и питаются там водорослями. Их тупые, словно обрубленные носы как нельзя лучше приспособлены к поискам пищи. Игуаны ловко откусывают даже самые коротенькие растения, торчащие из щелей. Далеко от берега они не заплывают— вероятно в результате печального знакомства с морскими хищниками. Там, за чертой прибоя, масса акул и рыбы-пилы. Игуаны строго придерживаются своих границ и дерутся с соперниками. Ведут они себя с величественным спокойствием, на какое имеют право лишь доисторические рептилии.
В Гватемале на берегах озера Атитлан мы познакомились с редкой гигантской поганкой. А здесь нам довелось увидеть утративших способность летать галапагосских бакланов. Развитие крыльев у этих бакланов остановилось, поскольку они не несли никаких функций. Их биотоп не требовал полетов для добывания пищи, у них не было естественных врагов, от которых им надо было улетать, и они подобно атитланским поганкам специализировались на подводной охоте. Однако с тех пор, как человек начал вести себя в отношении природы весьма жестоко, этим нелетающим птицам стала грозить опасность. Галапагосские бакланы обречены, если человек не приложит усилия к тому, чтобы спасти их.
Мне посчастливилось увидеть, как баклан ловит рыбу. Правда, над поверхностью воды торчала лишь его голова и кусочек шеи. Вот он снова нырнул, но поскольку это было недалеко от берега, я понимал, что он скоро выйдет на сушу. Камеру я установил между водой и квадратным белым от гуано утесом, где, по моим предположениям, находилось его гнездо.
Когда баклан вынырнул во второй раз, в его заканчивающемся крючком клюве извивалась маленькая каракатица. Баклан широко раскрыл клюв, и она скрылась у него в горле. Свое удовлетворение он выразил низкими звучными «кро-о, кро-о, кро-о». Потом эта крупная, почти метровая птица выпрыгнула на берег и, согласно моему режиссерскому замыслу, направилась ко мне.
Вскоре подошли еще несколько бакланов. В радиусе двадцати пяти метров собралось пять птиц; ближайший баклан стоял всего в четырех метрах от объектива. Их расправленные для просушки крылья-обрубки выглядели до смешного короткими. Хвостом они тоже не могли похвастаться, он был похож на метлу. Зато лапы внушали уважение. Ими баклан действует, как веслами. Темно-коричневое оперение сливалось с ландшафтом. Единственным цветным пятном были холодные голубые глаза, которые вместе с гибкими движениями шеи и клюва вызывали ассоциацию со змеей.
Время от времени баклан наклонялся и отрыгивал струю тягучего белого супа. Красный краб, как раз проходивший в это время мимо, подпрыгнул от удивления и заспешил к воде уже весь белый. Другой краб спокойно шествовал мимо камеры на расстоянии нескольких метров. Перед объективом он вдруг остановился, сердито уставился на меня и неожиданно выпустил две тонких дугообразных струйки. Если они предназначались мне, то он промахнулся…
Согласно одной теории, своеобразная фауна и флора Галапагосов изолировались много миллионов лет назад, когда большая часть суши Центральной Америки погрузилась под воду, и на поверхности океана остались лишь остров Кокос да Галапагосский архипелаг. Другая, и более вероятная, теория исходит из того, что этим островам всего несколько миллионов лет и что они никогда не были соединены с континентом. Они родились в результате вулканических извержений: волны Тихого океана кипели, со дна поднимался один вулканический конус за другим. Еще и по сей день в чреве некоторых островов слышно клокотание, а в 1959 году было сильное извержение вулкана на острове Исабела. В общей сложности на архипелаге более 2 000 кратеров.
Антарктическое течение Гумбольдта, проходящее вдоль берегов Чили и Перу, отклоняется на запад на уровне Эквадора и подходит к Галапагосским островам немного южнее экватора. Вполне вероятно, что течение несло с собой на острова множество всякого сора, деревьев и островков растительности. На этих естественных плотах переправлялись всякого рода пассажиры из царства животных. Семена, растения и деревья таким же образом попадали на берега остывающих вулканических островов. Со штормами и течениями следовали и птицы. И конечно, в течение многих тысячелетий тут шла жесточайшая борьба за существование. Ее могли выдержать только самые сильные, самые способные к сопротивлению, например, такие, как самый живучий представитель растительного мира — кактус. Выдержали ее и рептилии. В наши дни единственными представителями наземных млекопитающих на архипелаге являются крысы и летучие мыши. Но первые уже отступают перед натиском завезенных человеком домовых крыс.
Выжившие животные должны были приспособиться к новым условиям жизни и постепенно развились виды, которых нет больше нигде на земном шаре. К ним относятся травоядная слоновая черепаха, питающаяся водорослями морская игуана и жующий кактусы друзоголов. Из 90 видов птиц, гнездящихся на архипелаге, 70–80 видов являются эндемичными, как, например, дарвиновы вьюрки, которых на островах насчитывается 13 видов, происходящих от одного общего предка.
Дарвиновы вьюрки различаются в основном только формой клюва. В течение тысячелетий они приспосабливались каждый к своему типу питания. Одни вьюрки — насекомоядные, другие ведут себя подобно нашим мухоловкам, третьи живут исключительно за счет семян, а есть и такие, которые придерживаются зерновой диеты. Один из них взял на себя роль дятла: он ищет себе корм под корой деревьев. Этот вьюрок проделывает то, чего не умеет ни одна птица — при доставании корма пользуется инструментом. Даже среди млекопитающих только морские выдры — каланы — пользуются орудиями. Они разбивают раковины моллюсков острым камнем. Когда имитатор дятла с Галапагосских островов находит под корой насекомое, которое не может достать иначе, как подцепив его колючкой, он использует острую иголку кактуса. Говорят, что этот вид вьюрков даже заготавливает кактусовые иголки впрок, чтобы всегда иметь их наготове в случае надобности.