Встреча состоялась на северной оконечности острова Санта-Крус. Гуннар Люндберг смело отправился со мной на разведку в глубь острова; он нес штатив и репортерскую сумку. Идти было относительно нетрудно. Заросли кустарника были не очень густы, но страшно мешали тысячи острых, как иголки, семян бурой травы, растущей на осыпях. Они впивались в ботинки, в носки и штаны и вызывали нестерпимый зуд. Не стало нам легче и тогда, когда кустарник сменился высокими кактусами. Солнце еще не поднялось высоко, и освещенные его косыми лучами кактусы казались окруженными мягким пушистым нимбом. Мертвая трава сверкала, как серебро. Наконец мы добрались до вершины. Тут и там торчали серые скалы, поросшие редкими деревьями, стоявшими без листьев. И когда только в этих краях деревья бывают зеленые?
Неожиданно моя нога угодила в нору и я рухнул ничком. Падая, я встретился взглядом с испуганными глазами друзоголова. Это было чудовище желтоватого цвета с чешуйчатым лбом, большим широким ртом, вполне дружелюбным взглядом и спиной, усеянной частыми шипами. Друзоголов беспрерывно кивал, но вряд ли он таким образом приветствовал неуклюжее двуногое существо, провалившееся в яму. Поблизости от него из бурой высокой травы показался еще один друзоголов, и я увидел прекрасную сестру морской игуаны во всем ее великолепии.
В длину друзоголов имел не меньше метра. Вдоль всей коричневато-красной спины, от ярко-желтой головы до самого кончика хвоста, тянулся коричневый гребень. Кроме того, у него была большая борода, качающаяся в такт кивкам, которые выражали, вероятно, неуверенность или раздражение. Сильные когтистые лапы дополняли список этих особых примет. С завидным проворством игуана исчезла в траве.
В течение дня мы видели и слышали не меньше сотни этих наземных игуан. Они прятались в своих норах, разбросанных на склоне холма, или загорали у самого входа в них. Если одна из них, чего-то испугавшись, в слепом страхе забивалась в чужую нору, там поднимался страшный шум. Из норы летела земля, слышалось шипение, и оккупантка пулей вылетала оттуда. На секунду она замирала, соображая, где находится, и мчалась в свою квартиру. Мир был восстановлен.
Друзоголовы, или наземные игуаны Галапагосских островов, — также единственные в своем роде животные. Питаются они в основном зеленью кактусов и, если представится возможность, плодами, например инжиром. Но это уже деликатес. Когда Дарвин в 1835 году посетил Сан-Сальвадор, он записал в дневнике, что на острове было такое количество наземных игуан, что путешественники с трудом нашли место, где разбить палатку. В 1923 году Уильям Биб на острове Бальтра (Сеймур) видел под каждым кактусом и кустом не меньше одной игуаны. В наши дни на многих островах их уже совсем не осталось. Но на этот раз виновниками истребления оказались не люди, а крысы и одичавшие свиньи, поедающие немногочисленные яйца игуан, а также одичавшие собаки, которые представляют опасность для взрослых игуан, которых природа не наделила способностью к обороне.
Я с детства питал страстную любовь к шхерам и островам. Там можно было наблюдать за жизнью чаек и крачек, камнешарок и улитов, а иногда и птиц, гнездящихся на деревьях. Острова всегда были полны тайн. Любой остров, который я, казалось, излазил вдоль и поперек, всегда поражал чем-нибудь неожиданным.
Дафна и Хлоя — два островка изумительно красивой формы с северной стороны Санта-Крус — также полны тайн и неожиданностей. Хлоя поднимается из моря настолько круто, что попасть на нее с лодки совершенно невозможно, необходим вертолет. Дафна на вид приветливее, и капитан пообещал, что высадит нас на берег в одном хорошо ему известном месте. «Вход» на остров был узок, как средневековая лестница в погреб, но нам удалось подняться без единой царапины. Пока мы поднимались, над нами со свистом проносились красноклювые фаэтоны с пышными хвостами. Над островом парили фрегаты, иногда мимо пролетали олуши. Мне хотелось узнать, гнездятся ли птицы в кустарнике, которым заросла вершина, или только отдыхают там.
Высшая точка острова находилась на уровне двухсот, а может быть, и трехсот метров. Когда мы достигли ее, перед нами открылось изумительное зрелище. Вершина этого крохотного островка представляла собой круглый кратер с совершенно белым плоским дном, которое было усеяно тысячами птиц. Внизу звучал непрерывный концерт, птицы носились без передышки. На дереве Пало-Сан-то, растущем на краю кратера, устроили свои гнезда фрегаты, которые, к сожалению, еще не оделись в брачный наряд. Лишь намек на красные горловые мешки говорил о том, что самцы скоро будут щеголять во всем своем мужском великолепии.
Красноногие олуши стояли парами и смотрели на нас. Пока Харриет налаживала магнитофон, у нее под ногами все время вертелись два удивительно красивых галапагосских голубка. Они были начисто лишены чувства страха, и она могла бы спокойно взять их в руки. Пара пересмешников заинтересовалась микрофоном; подошли две юные красноногие олуши, которым захотелось узнать, что мы собираемся делать.
Край кратера был ровный и круто обрывался внутрь, если не считать пологого порога с восточной стороны, по которому можно было спуститься во владения олуш, удобряемые ими уже не одно столетие. Обычно птичьи колонии располагаются так, чтобы им издали было видно приближение врага. Здесь было иначе, сюда птицы возвращались с морских просторов, перелетали через край кратера и спускались вниз на свои отгороженные от моря гнезда. Птенцы росли в гигантском котле с бурыми стенами и крышкой из яркого синего неба. Очевидно, им приходилось оставаться внизу дольше, чем если бы они жили на склоне или утесе, откуда можно легко отправиться в полет над морем. Отсюда же они способны выбраться, лишь когда смогут добраться до края кратера. У нас не было возможности познакомиться с тем, как ведут себя птенцы, которые вылупляются на самом дне этого подвала. Во время нашего пребывания на Дафне там только шли приготовления к свадьбам.
Синеногие олуши, как и красноногие, стояли парами. Их было очень много; мы не могли сосчитать, но наверняка там было более тысячи пар птиц, вступающих в брак. Две олуши, топтавшиеся на крохотном пятачке, сделали короткую передышку, остановились, вытянувшись во весь рост, подобно нашим гагаркам, и посмотрели на меня серьезными желтыми глазами. Грудь у птиц была белая, головка серебристо-коричневая, темно-коричневые крылья были плотно прижаты к длинному веретенообразному туловищу. Но самым удивительным у них были, конечно, светло-синие цевки и плюсны с голубыми плавательными перепонками.
Когда птицы привыкли к нашему присутствию, брачные игры возобновились. Олуши кланялись направо и налево, скрещивали клювы, плавными движениями взмахивали крыльями, распускали хвосты и поворачивались, делая при этом низкий реверанс перед своей суженой, которая показывала, что ей это приятно, повернувшись кругом на животе. Потом самец поднимал короткую палочку и, вытянув шею, протягивал ее своей избраннице, а она, приняв дар, клала его то перед собой, то сзади. Перышко или клочок пуха, камешек или ракушка, веточка или колючка кактуса— все, что имело отношение к строительству гнезда, лежало рядом с ней, как символическая деталь будущего дома. Когда эти дары принимались, дело считалось слаженным.
Лишь отдельные пары уже снесли яйца и теперь сидели на них. Манера насиживания у синеногих олуш очень своеобразна: насиживающий родитель подсовывает свои синие ноги под одно или под несколько яиц, подобно антарктическим пингвинам, высиживающим птенцов на морозе. Поза высиживающего торжественна, как рождественская свечка. Будущие синеногие родители весьма негостеприимны. Они клевали своими длинными острыми клювами всех, кто оказывался на достаточно близком от них расстоянии.
Птичьи свадьбы на Дафне были последним зрелищем, показанным нам Зачарованным архипелагом. Дафна — нимфа, преследуемая Апполоном, была превращена богами в священный лавр. Природу Галапагосов тоже долго преследовали и оскверняли, но теперь Фонд Чарлза Дарвина с божественной мудростью пытается спасти ее. И институт этот достоин лаврового венка не только от одного благодарного и восхищенного его трудами фотографа-анималиста.