С гребня холма я увидел следующее озеро и, чтобы без нужды не оповещать о своем прибытии его обитателей, несмотря на тяжелую ношу, направился к нему по ложбине. Усилившийся ветер помогал мне, подталкивая в спину. Забравшись на другой холм, я увидел в бинокль белую, похожую на лебедя птицу, плававшую среди Магеллановых гусей. Я наметил ложбину, которая должна была вывести меня к берегу таким образом, чтобы я не привлек к себе слишком большого внимания. Однако по пути я нечаянно разбудил трех гусей, которые с громкими криками бросились в воду. Мое присутствие было обнаружено.
Я быстро сбросил рюкзак, раздвинул ножки штатива, навел киноаппарат, и тут же, словно по указке режиссера, проплыли двенадцать белых кораблей с черными мачтами и красными вымпелами. Лебеди облюбовали маленький заливчик, и пригорок мешал им обнаружить оттуда то место, куда я пробрался незамеченным. Три разбуженных гуся подняли на озере тревогу, и лебеди полюбопытствовали о причине шума. Я замер, пригнувшись, насколько можно, и они, не видя меня, подплыли совсем близко. Это были чрезвычайно редкие южноамериканские черношеие лебеди (Cygnus melanocory phus). Охваченные страхом, они, конечно, чувствовали какое-то неуловимое изменение в привычной местности. Коричневые волны, освещенные пробивающимися сквозь тучи лучами, изумительно красиво контрастировали с белыми телами птиц. Присутствие киноаппарата не показалось лебедям настолько опасным, чтобы тут же обратиться в бегство. Начало оказалось более удачным, чем я мог надеяться…
Когда я во второй раз пришел на этот водоем из Маре Харбор с очередным грузом снаряжения и провианта, здесь дул бешеный ветер. Он рвал на части мою небесно-голубую палатку. Над водоемом неслись низкие лиловые тучи. Лебеди исчезли. Ветер кропил берега озерной водой. Восемь маток с блеющими ягнятами промчались по пригорку позади палатки. Может, они спешили укрыться от приближающегося урагана?
Мне надо было провести рекогносцировку соседних озер, но ужасно не хотелось вылезать из уютной палатки. В конце концов добрые намерения победили.
Ветер срывал с меня одежду, впивался ледяными иголками в щеки, не давал распрямиться. Палатка чуть заметным пятном растаяла вдали, низкие тучи были похожи на летящее тряпье. Хлынул дождь. Я вмиг промок до нитки. Вернуться в палатку тем же путем мне не улыбалось. Уж лучше было идти в обход вокруг озера. Расстояние было примерно одинаковое, а на новом пути могло попасться что-нибудь неожиданное. Надежда на неожиданное всегда облегчает путь. Я все равно вымок. Хуже не будет…
Из серой мглы, точно белая заплата, появился водоем № 3. С пригорка через мокрые стекла бинокля я увидел множество светлых птиц, сидевших на берегу заливчика. Я подошел поближе, но они даже не сдвинулись с места, хотя шеи их настороженно вытянулись. Это были Магеллановы гуси. Они, как и я, были недовольны погодой. Их нежелание двигаться с места объяснилось само собой. Гуси линяли. Белые самцы выглядели неприлично голыми, буроватые самки — оборванными и неопрятными. Им было холодно и не хотелось шевелиться. В воде они замерзли бы еще больше. Летать они не могли. Три недели гуси будут стоять неподвижно и ни разу не поедят досыта. По их виду могло показаться, что они потеряли всякое желание жить.
На противоположном берегу озера за низкими, поросшими травой островками я высмотрел несколько ослепительных белых птиц. Ошибки быть не могло. Там было штук пятьдесят черношеих лебедей, если среди них не замешались Магеллановы гуси. Но в этот вечер я к ним не пошел.
Путь назад, навстречу ветру, был добровольной пыткой. Ветер захлестывал мне струйки дождя под куртку. По штанинам вода стекала в широкие голенища сапог. В сапогах набралось столько воды, что мне казалось, будто я иду вброд. Град стучал по крышке телеобъектива, и она звенела, словно множество маленьких колокольчиков.
Летняя ночь на Фолклендских островах имеет мало общего с нашей северной летней ночью. Правда, местные жители говорили, что у них уже давно не было такого плохого лета. Но эта летняя ночь у водоема № 2 была похожа на кошмарный сон. Ветер надувал палатку, словно воздушный шар, через каждые полчаса налетал шквал со снегом и градом. Он неистовствовал минут пятнадцать, а затем стихал, оставляя сосущее чувство пустоты. Но палатка не промокала, и я занимался разбором почты, которая добиралась до меня два с половиной месяца.
Доктор Де Фриз, работавший на исследовательской станции имени Чарлза Дарвина на Галапагосах, в письме, пересланном сюда из Швеции, описывал фантастическое извержение вулкана на острове Фернандина, где я год назад снимал фильм о нелетающих бакланах и самых северных в мире пингвинах и где от доисторической эпохи остались похожие на драконов морские игуаны, питающиеся водорослями. Через три дня после извержения доктор Де Фриз вместе с другими учеными поднялся к кратеру. Ими было установлено, что дно кратера опустилось на триста метров и что бывшее там озеро вторично исчезло за последние десять лет. Во время спуска ученые зарегистрировали 54 подземных толчка. Чтобы сохранять равновесие, им приходилось опираться на палки…
Напоминание о неуплаченных налогах и требование явиться на занятия по гражданской обороне я отложил не читая. Длинная рука закона не могла дотянуться до этой палатки, и я при всем желании не мог бы в данную минуту выполнить свой долг перед отечеством.
Эскимос Нельсон Алова с острова Святого Лаврентия прислал письмо с благодарностью за посылку с платьями для его дочери Кристины, которая дошла до них только через год. Он писал об удачной охоте на моржей в Беринговом море, о том, что его судно чуть не затонуло под тяжестью сала, шкур, моржового клыка, тюленей, морских птиц и других даров этого холодного моря.
Письма от матери, от дочери, от больного друга, от одного искателя приключений, который рвался поехать со мной в следующее путешествие в качестве повара, и от другого, который предлагал служить носильщиком… Занесло машину, умер друг… Письма грустные, письма веселые, новости, рецензии. Друг Улоф писал, что нация всеобщего благоденствия раскошелилась на сто миллионов крон в честь памяти какого-то ребенка, который умер две тысячи лет тому назад. А в менее богатых странах тысячи детей умерли от голода, пока я читал эти строки.
Меня разбудил ветер, хлопавший краями палатки. Серые, резко очерченные тучи, между ними синие щели. Ветер гнал меня по пустоши, вверх — на пригорки, вниз — в лощины. Гуси, щипавшие траву, испуганно загоготали у меня под ногами. Овцы, не оглянувшись, с блеянием обратились в бегство. Горы, окутанные свинцовым туманом, выглядели зловещими. Ветер вырывал из рук бинокль, словно хотел помешать мне открыть тайну водоема № 3. Во время его свирепых атак мне не оставалось ничего иного, как садиться на землю.
Наконец я обнаружил в бинокль своих черношеих красавцев, они были очень далеко от меня, на наветренной стороне озера. Их окружало большое открытое пространство. Но я надеялся, что низкие тучи и мой маскировочный костюм позволят мне приблизиться к ним хотя бы на двести метров.
Медленно, невозмутимо, не хлопая крыльями, лебеди спустились к воде и поплыли по озеру, точно белая армада, двигающаяся в бурю среди бушующих грязно-желтых волн. Я подкрался к самой воде и распластался за гнилым столбиком, оставшимся от былой изгороди. Лебеди, которые еще не решили, что я за существо, подплывали, одержимые любопытством, совсем близко, и мне удалось сделать множество снимков. Солнечные лучи окрашивали озеро в сказочный синеватый цвет. В центре этого светового конуса неторопливо плавали 106 птиц. Это было редкое зрелище даже для фолклендских озер. До сих пор тут были зарегистрированы лишь отдельные пролетающие стаи. Мне же за один только день посчастливилось увидеть 121 лебедя. Эти пугливые птицы гнездятся в очень немногих местах.
Лебеди, глубоко сидя в воде, не без труда переплыли на противоположный берег водоема. Я тоже обошел озеро и обнаружил заросшую осокой бухточку, где оказался в приятном обществе двух совершенно ручных поганок. Над их красными глазами торчали белые хохолки, похожие на кисточки для бритья. Круглое подхвостье поганок было покрыто оранжевым пухом, тогда как все остальное оперение было изысканно черное. Поганки без устали кружили перед камерой. Они подолгу ныряли, и их движение под водой отмечалось лишь легким колыханием осоки.