Она завершила свой макияж, еще раз прошлась расческой по волосам и отправилась в отделение, отчетливо ощущая, что работа уже не вызывала в ней прежнего воодушевления. Все изменилось. Кризис общей практики оставил глубокую рану в душе всех тех, кто отдавался уходу за пациентами со всей страстью и преданностью, а пациенты, в свою очередь, утратили все иллюзии по поводу врачей и тех услуг, которые они предоставляют, и, следовательно, стали более требовательными и склонными к жалобам.
На своем сиденье она нашла листок бумаги.
«Выше нос. Это будет прекрасный день. Люблю. К.».
Он оставлял такие записки — не каждый день, чтобы она не могла к ним привыкнуть, а от случая к случаю: клейкая бумажка на зеркале или подушке, вырванный из блокнота лист в машине, как сегодня. Она опустила его в сумку, улыбаясь и выезжая на дорогу.
Войдя в отделение, Кэт увидела у стойки регистратуры знакомую фигуру. Миссис Коутс — восьмидесятидевятилетняя немощная старушка, страдающая от артрита, полимиалгии и плохого зрения и совсем недавно перенесшая пневмонию. Она жила одна и была упряма, но, как казалось Кэт, имела достаточно сил, чтобы справляться с жизненными неурядицами самостоятельно.
— Я понимаю, — говорила она Анджеле, одной из секретарш. — Я знаю, как вы все заняты. Я это знаю.
— Так вот, я могу предложить вам встречу с мистером Сандерсом в понедельник в два тридцать. Вам это подойдет?
Кэт не хотела вмешиваться и подставлять Анджелу, но, когда попыталась проскользнуть мимо, миссис Коутс обернулась.
— О, доктор Дирбон, я понимаю, как тут у вас все устроено, но я пыталась встретиться с вами, а вы всегда так заняты, никогда нет окон на прием. А так тяжело каждый раз встречаться с новым доктором и заново ему все объяснять, хотя я понимаю, что все врачи здесь очень хорошие.
— Я пыталась объяснить миссис Коутс, что у врача перед глазами все записи, так что совершенно не важно, кто сидит напротив нее.
— Я знаю. Могу я взглянуть?
Беглый взгляд на экран с расписанием приемов подтвердил то, что Кэт и так знала: ее график в отделении был забит на ближайшие две недели, которые и были открыты для записи пациентов. Как и миссис Коутс, она понимала: новая система предполагала, что пациента могли записать только на свободное время у одного доктора из семи. Это вполне подходило человеку с острым фарингитом или ребенку с сыпью — тут любой доктор мог помочь. Но для пожилых людей или пациентов с продолжительной историей болезни, с который был знаком лишь один врач, для тех, кому было неловко говорить с незнакомыми людьми, должна была существовать возможность записаться к предпочитаемому специалисту.
— У вас какая-то новая жалоба, миссис Коутс? Вам не обязательно проходить через все эти процедуры, просто скажите: вы хотите поговорить о чем-то недавнем или о текущих проблемах?
Анджела явно разозлилась.
— У нее ничего нового, доктор Дирбон, у нее…
— Вы можете вернуться в десять минут второго? Я вас быстренько приму.
Прием заканчивался в двенадцать тридцать, но, по ее опыту, растягивался еще на двадцать-тридцать минут.
— Мне неловко просить вас вернуться, но у меня действительно все забито этим утром.
— Вы очень добры, доктор, очень добры. Без проблем, я вернусь. Спасибо. Я понимаю, как это непросто, понимаю.
— Я знаю, что понимаете. До свидания.
Приемная начала заполняться, зазвонили телефоны. Анджела недобро посмотрела на Кэт. «Я это тоже понимаю», — подумала Кэт. Даже слишком хорошо. Но правила иногда нужно обходить. Она не позволит заставить себя извиняться.
Она зарегистрировались в системе, когда в коридоре у ее кабинета уже зазвучали первые шаги. Оставалось еще очень много таких миссис Коутс, которые требовали нежного и внимательного обращения. Сколько раз она говорила на собраниях отделения, что система должна служить им, а они постоянно рискуют сами прислуживать ей?