Он находился теперь в замке Илейв, посреди пустынного, заброшенного в море островка. Буря неистовствовала кругом, но внутри замка установилась странная тишина. Ветер не мог проникнуть за высокие стены. Ни одного дерева, ни одного куста не росло на склоне.
Ветер как будто пытался излить свою досаду в оглушительных жалобах. Он носился вокруг неприступных стен и завывал на все лады. Слышно было, как ревет внизу море.
Черное небо низко повисло над башней. Иногда Конану казалось, будто тучи слегка раздвигаются, и тогда с небес прямо на замок глядит внимательный черный глаз, но затем видение исчезло.
Стало темно, почти как ночью. Тем не менее Конан хорошо различал башню, высокую, конусовидную, с единственным входом, забранным решеткой. Окон в башне почти не было, если не считать нескольких бойниц под самой крышей.
Крадучись, киммериец прошел по двору. Каким бы зловещим ни было обиталище Синрика, все же это было жилье – жилье человека, пусть даже жестокого и извращенного. Ему нужны еда и питье, ему требуются слуги.
И ведь у него были слуги! До тех пор, пока какой-то древний ужас не заставил их броситься навстречу смерти в морских волнах, лишь бы избежать жизни наедине с чудовищами…
Крадучись, Конан обошел башню и очутился на другой половине двора. Здесь также было безлюдно, но приглядевшись Конан заметил на дальней стене нечто странное.
Киммериец прижался к башне, стараясь сделаться как можно менее заметным. Впрочем, он мог бы и не беспокоиться об этом: полумрак, окутавший замок Илейв, скрадывал очертания человеческой фигуры.
Зато сам киммериец превосходно видел теперь на фоне грозового неба то, что разворачивалось на низкой стене замка.
Эта стена была обращена к внешней стороне моря. Она была совсем невысокой, поскольку в дополнительном укреплении здесь не возникало никакой надобности: отвесный склон был совершенно вертикальным, так что даже киммериец не смог бы по нему подняться.
Именно здесь был сооружен большой каменный столб, к которому цепями приковывались пленницы. И сейчас возле столба виднелась хрупкая женская фигурка.
Буря неистовствовала в небесах и на море. Гигантские валы катились к горизонту. Черные тучи мчались, гонимые ветром, сталкивались между собой, рвались, но никогда не рассеивались – они были плотны и густы, как мировое зло.
Неожиданно Конан понял, что происходит, и на душе у него стало спокойно. Как будто дело уже завершено, и злодеи низвергнуты.
Одно время киммериец всерьез опасался, что буря вызвана каким-то магическим способом, однако теперь он совершенно уверился в том, что это не так. Буря была самая обычная; Синрик лишь решил воспользоваться ею для завершения злодеяния.
Если бы у Синрика была возможность вызывать непогоду, он бы устраивал подобные «представления» каждый раз, когда приносил бы жертву своему демону-покровителю. Но коль скоро Синрик торопился умилостивить демона, пока бушует ураган, стало быть… стало быть, у Синрика попросту не хватило времени провести все свои обычные пытки.
Конан теперь не сомневался также и в том, что многие из пыток, изобретенных Синриком, были предназначены не столько для ублажения демона, сколько для удовлетворения извращенных наклонностей самого Синрика. Что ж, чего можно ожидать от человека, которого, как породистую лошадь, выводили нарочно для подобных дел? От человека, выросшего в атмосфере зла и ненависти?
Конан был не из тех, кто обременяет себя заботами о перевоспитании злодеев. Он никогда не стремился понять душу негодяя. Если Конан видел перед собой мерзавца, реакция киммерийца всегда была одинаковой: он извлекал из ножен длинный киммерийский меч – и уничтожал врага, как бешеного пса, не задавая вопросов, не пускаясь в разговоры и не позволяя себе никаких сомнений.
Девушка была здесь. Вероятно, та самая – Ксана. Та, которую так долго и так безуспешно стремился заполучить демон.
Она стояла у столба, обмотанная тяжелой ржавой цепью. Ее голова бессильно упала на грудь. Она выглядела обессиленной, испуганной, но целой и невредимой.
Это Конан установил при вспышках молнии, которые озаряли двор замка и стену с пленницей. В этих же вспышках Конан разглядел наконец и Синрика.
Возможно, при своих посещениях Мессантии Синрик и выглядел знатным человеком, немного эксцентричным, несомненно богатым и, в общем и целом, милым и – как это называют женщины – «интересным». Сейчас от всей этой «интересности» не осталось и следа. На Синрике был длинный косматый плащ, сшитый из звериных шкур. Голову его венчал головной убор, сделанный из человеческого черепа, обтянутого кожей, раскрашенного и позолоченного вокруг глазниц и ноздрей. Два пестрых пучка птичьих перьев торчали в кости черепа там, где у жившего когда-то человека были уши. Этот убор, словно тиара, покачивался па голове Синрика.