Не раз приходилось задаваться вопросом: стоило ли обрекать людей на гибель во имя спасения пусть и очень ценных, но все-таки зверей? Стало бы их на несколько тысяч меньше. Исчезло, скажем, курильское стадо котиков… Ну и что?
Теперь могу ответить: изменилось бы многое. Пострадал бы прежде всего человек; не конкретно я или он, а все мы вместе. Природа удивительно гармонична. А человек миллионами незримых нитей – эмоциональных, физических, психологических – спаян с окружающей средой. Когда истребляются бесполезные, на наш взгляд, растения или животные – вслед за ними неизменно гибнут и полезные. Нельзя заменить растения химией, а животных – машинами. Если предположить вероятность рождения некоего суррогата, следует сразу же заранее приготовиться к тому, что планета наша может оказаться необитаемой. Ведь даже машины – сделаем немыслимое допущение – и те не способны существовать сами по себе: двигатели потребляют кислород, а производят его только растения.
Тюлений встретил нас невообразимым шумом. Разговаривать можно было, лишь выкрикивая слова и дополняя их жестами.
Забойщики провели меня наверх, на плато. От японского каземата осталась только зацементированная орудийная площадка, давно растрескавшаяся, поросшая рыжим мхом. Отсюда, отлично помню, по нашим судам стреляла пушка, а чуть левее, со скального уступа, бил пулемет. Японские солдаты вели огонь из окопов, которые нынче обвалились, заросли жесткой, как проволока, ползучей травой…
Сверху хорошо виден котиковый пляж.
Звери лежали настолько плотно, что казалось, будто берег в этом месте – единая, беспокойно копошащаяся живая масса. В центре пляжа возвышался огромный старый самец. Могучую шею, словно пышный воротник, окутывала широкая седеющая грива, придававшая ему царственный вид.
Как похож на Бэнкэя, о котором нам с Юлей как-то рассказывал Такидзин Каяма…
Старого доктора уже нет в живых. Юля прочла об этом недавно в газете. Кстати, жена моя стала известным японоведом. «Акахата»[90] всегда лежит на ее письменном столе.
Каяма оставил по себе добрую память. Умнейший, обаятельный был человек. И, я бы сказал, прогрессивный ученый.
«Человек, способный бездумно убить животное, – говорил он, – с такой же легкостью поднимет руку на себе подобного…»
Конечно, не все высказывания его были бесспорны. Наивно и даже вредно в двадцатом веке утверждать, что природа, так же как и наука, не имеет национальной принадлежности. Дважды два – четыре, не спорю, аксиома. Ее равнозначно приемлют французы, китайцы и негры. Действительно, формулы физики, химии, математики – своеобразное эсперанто, понятное ученым любой страны. Но результаты науки! Результаты могут использоваться и используются как на благо человека, так и во зло ему…
Подошел начальник промысла. Он работает на Тюленьем, как выяснилось, десять лет. До этого на Командорском промысле годков пятнадцать провел. Интересно было узнать, насколько увеличилось нынче стадо котиков.
– Почти вдвое! – ответил он. – На плаву теперь никто зверя не бьет.
– Перевелись браконьеры, что ли?
– Не перевелись, а боятся. Законы вышли строгие. И правильно! Зверя надо охранять повсеместно. Это и наша защита.
Не могу с ним не согласиться. Законы об охране природы к тому и призваны, чтобы оградить нас самих от дурных последствий собственных проступков. Все окружающее человека должно остаться на земле, каких бы затрат и усилий это ни потребовало. Еще Иван Сергеевич Тургенев сказал: природа – не храм, а мастерская, и человек в ней работник!
Солдат способен выдержать все: горечь поражения, боль и скорбь по погибшим друзьям, рвущее душу зрелище разоренной, разграбленной родной земли… Но солдат живет во имя победы! Ради нее он трудится страстно, не жалея ни пота, ни крови. Одержимо стреляет по врагу и готов, на худой конец, быть убитым. И все это – для приближения счастливого мирного послевоенного часа…
Ошеломительный, ликующий, взрывающий тебя изнутри момент победы не может не наступить. Сколько раз Бегичев испытывал такую радость. Но сейчас…
Налетев на Свята и Калинника, он сгреб их с неведомо откуда взявшейся силой, забыв о боли в раненой руке. В глазах стояли слезы. И младший лейтенант, не стыдясь, перебивал друзей, теребил профессора Червинского, с трудом оторвавшегося от созерцания котикового царства, выясняя и рассказывая подробности, приведшие почти одновременно десантный отряд и разведгруппу на этот затерянный в море, доселе неизвестный им клочок земли.