Они вернулись в комнату — Кирилл с Зойкой сидели на койке и о чем-то разговаривали, — и не успели Валера с отцом перешагнуть через порожек, как на них буквально накинулся Василий Демьянович:
— Ну где вас там черти гоняют?! Мы все так проголодались, что шатает. Пожуем кое-что и к церквам! Дождик-то уже, можно сказать, прошел!
— Я на этот раз не попутчик вам, — ответил отец, — а поесть не откажусь.
— И у меня еще нога не прошла, — поддержала отца Зойка, но голос у нее был такой довольный, лукаво-радостный, что было совершенно ясно — дело не в натертой ноге.
— Надень кеды, — посоветовал Василий Демьянович, — они мягкие, И ноги перестанут болеть.
— Зачем мучить себя? — продолжала хитрить Зойка. — Мы и завтра и послезавтра успеем налюбоваться заповедником. Правда, Валера?
— Нет! — рубанул Валера и дал себе слово, что больше не посмотрит на нее; ни на нее, ни на этого Кирилла, которому он так еще и не ответил за «эксперта», но теперь вина того явно увеличивалась, и хотелось напрочь срезать его чем-то.
Василий Демьянович торопливо постелил на столе газету «Известия» и разложил на ней недоеденную в поезде снедь.
Между тем на удобной угловой койке, уже глубоко и основательно всхрапывая, спал рыбак: спал не раздеваясь, прямо на покрывале. На спинке койки висели его милицейский плащ и грязная телогрейка, а рядом стояли громадные и всесокрушающие резиновые сапоги, и на них висели аккуратно расправленные вонючие портянки.
— А ты, Женя, пойдешь? — Лошадкин внезапно перешел с ним на «ты».
— Пойду. Будут ли еще такие тучи над Кижами?
Отец ел не разговаривая, и Зойка ела молча, изо всех сил стараясь не встречаться с Валерой глазами. Анна Петровна с Татьяной сидели у окна и рисовали.
Скоро явился в комнату старший Архипов, Кирилл подошел к нему, и они стали негромко переговариваться.
Валере было неуютно, тоскливо от всего этого — и от неладов отца с Архиповым, и оттого, что Зойка перестала обращать на него внимание, и от этих темно-серых туч, собравшихся над островом. Небо висело совсем низко, и, наверно, поэтому остров казался более плоским и пустынным. Теперь это был не столько остров Тоски и Одиночества, сколько остров Предательства.