В это время мимо них, стрельнув в Валеру глазами, с полотенцем через плечо прошла 3ойка в синем, много раз стиранном тренировочном костюме. Валера оживился, подобрался и забыл о тоскливом разговоре с Женей.
...Стук, стук, стук топоров врывается в сон. Мастер вздыхает, ворочается на полатях, мнет подушку. И идут к нему из темноты все храмы, поставленные им когда-то, — высокие срубы, бочки, шатры и главы с крестами... Хвалят их, возносят на всей северной Руси; может, и так оно, и красивы его храмы, да ведь что Мастеру похвальбы? Знает им цену. Им и себе. Срубил один — и за новый. Чтоб краше прежнего был. Легче. Невиданней. А просто ль это?
Последний его храм во имя Преображения Спасова, еще не построенный, не является к нему, храм, ради которого высадились из лодки его люди на этом узком, низком островке на Онеге-озере. Проедают они деньги, собранные миром, тешут топорами толстые сосновые бревна, и храм уже обдуман и рассчитан Мастером на казенной бумаге, да толку-то что? Не такой он, каким должен быть. Он должен встать, взлететь ввысь, как вздох радости, как крик о Петровой победе над шведом, разорявшим эти края, как мечта народа, вдруг понявшего, что он един, велик и красив, как надежда, что добрый царь наконец даст ему мир и справедливость на этой земле...
3а слюдяным оконцем темнеет ночь, плотники его крепко спят по избам погоста, а ему не до сна, ворочается на полатях, мнет подушку и отчетливо слышит стук топоров... Откуда он? Может, и не топоры стучат, а его сердце бьется, стучит от беспокойства, от боли, что не дается ему этот храм...
Вдруг Мастер прыгает босиком на пол, в нижней рубахе, со спутанной бородой, дрожащими руками зажигает восковую свечу и хватает огрызок карандаша. И, пододвинув к себе лист бумаги, начинает рисовать на нем то, что минуту назад озарило его, осветило, как пожар, когда видно все до несжатой соломинки на стерне. Пришло, явилось, как по чьему-то велению, построилось, сложилось бревнышко к бревнышку, слепилось ярус к ярусу, вознеслось главка к главке в небеса. И он увидел его весь от низа до верха, дерзкий по причудливости, по легкости, свой сон, свою мечту и невидаль — высокий храм о двадцати двух главах...
ГЛАВА 2
3ойка вернулась с капельками воды на ушах — они висели как серьги — и наполнила купе запахом «Поморина» и душистого мыла. За ней явился Василий Демьянович и церемонно объявил, что дама милостиво просит джентльменов на минутку оставить ее наедине. И минут через десять, когда наконец мужчины были впущены в купе, 3ойку нельзя было узнать.
Глазастая, круглощекая, в коротенькой черной юбке и белой кофточке в синюю запятую, она так и сияла вся чистотой, радостью и смущением.
О существовании 3ойки Валера знал давно, с тех пор как его отец познакомился с ее отцом — это прозошло лет восемь назад в магазине «Академкнига»; с тех пор Василий Демьянович частенько приходил к ним за редкими книгами по русской истории, и Валера не раз слышал по телефону ее звучный голосок: 3ойка иногда звонила им и просила подозвать Василия Демьяновича, когда тот допоздна засиживался у них в гостях. По этому голоску сна представлялась Валере тоненькой, высоконькой, легкой на смех и, конечно же, красивой и веселой. Что это за люди — скучные и угрюмые? А оказалось? Да ничего похожего! Не тоненькая, не высоконькая. Крепенькая, приземистая, с задорно курносым носиком и тугими щеками... Ну вылитый Василий Демьянович! Даже зубы как у него — широкие. И при всем этом она ни капельки не похожа на него. И... и очень хорошенькая!
Зойка сидела напротив Валеры. Скромно опустив черные ресницы, она смотрела на свои круглые, далеко выставленные коленки.
— Доченька, разворачивай припасы, — распорядился Лошадкин. Он был у них кем-то вроде завхоза, покупал снедь на дорогу и про запас — больше пуда провианта тащили они на всякий случай с собой!
Зойка стала вытаскивать из рюкзаков и раскладывать на столике еду, а Валера поглядывал на нее и думал: ее ресницы от природы черные или покрашены тушью? Иногда ведь девчонки и младше ее красят...
— Да-да, — сказал Василий Демьянович, — думали ль когда-нибудь кижские плотники, что через четверть тысячелетия мы с вами, вполне образованные и занятые люди, поедем со своими ребятишками на край света любоваться их работой?
— Кто их знает, может, и думали, — заметил отец. — Русский мужик не все говорил вслух, был себе на уме и далеко видел...
— И талантлив был зверски! — продолжал развивать свою мысль Василий Демьянович. — Подумать только: что сумели построить из обыкновенных сосновых бревен при отсутствии самой элементарной строительной техники! И это не устарело, это живет и волнует до сих пор... Сумели б их превзойти сейчас, в наш кибернетический, электронно-ядерный век?