— Ведь ничего особенного в ней, никакой она там, казалось бы, не шедевр, не чудо, не взрыв изощренной фантазии, а как поставлена, как вмонтирована в природу! Вы посмотрите, где и как она стоит! И не придумаешь лучше... Единственное решение!
— А по-моему, она и шедевр, — заметил Женя. — Гляньте, как тонко вырезаны эти причелины и подзоры.
— Уговорили, согласен, — сказал Павел Михайлович. Честное слово, нам с вами, вполне современным людям, в меру испорченным наукой, цивилизацией и неверием в сверхъестественные силы, и помолиться на такую не грешно.
Валера вдруг захохотал.
— Тише, — попросил его Женя, поймав кадр своим «Зенитом», — твой шум портит вид часовни! Ни слова, пока я не спустил затвор... — и, сделав снимок, добавил: — А как вокруг красиво! Народ нынче поумнел — что ему боженька? — уезжает из городов в Кижи и другие места в поисках положительных эмоций, тишины и красоты... Красотой лечится, а не только южными курортами и японскими браслетами.
«Ага, опять камушек в Лошадкина!» — отметил про себя Валера и спросил:
— А как вы думаете, плотники, построившие Преображенскую, верили в бога? Ходили с крестами на шее?
— Думаю, что да, — сказал Кирилл, — в те времена маловато было атеистов.
— Что ж, наверно, ты прав, — добавил Женя, — но и вместе с тем подумай: Преображенская такая праздничная, яркая, что меньше всего зовет к христианскому смирению и отрешению от всего земного... Она, если разобраться, сплошное богохульство, а не божий храм!
— Точно! — крикнул Валера, пораженный остротой и необычайностью Жениной догадки. — Сплошное богохульство!
— А ты, Кирилл, согласен с этим? — негромко спросил Павел Михайлович.
— Я? Да не совсем... Все-таки ведь строили-то храм для отправления, как сейчас говорят, религиозного культа. Какое ж тут богохульство?
Валера чуть приуныл: пожалуй, он снова поспешил согласиться, на этот раз с Женей.
— Все было куда сложней, — сказал Павел Михайлович. — Как известно, храмы в Древней Руси строились не только для церковных обрядов, и, конечно же, в Преображенской церкви, как и в других, хранились казна и товары, здесь люди собирались на сходки и выборы старост, отсюда с высокого крыльца, как с трибуны, оглашали царские указы и призывали к защите земель... В общем, этот храм был немножко и общественным клубом, и светским государственным учреждением. Это еще больше подчеркнули плотники и их безымянный для нас гениальный мастер: они создали из сосновых бревен такое, что вызывает скорее чувство радости, гордости за человека, за его талант, ум, за его возможности и его будущее, чем чувство покорности и рабского смирения перед неограниченной властью неба и земли...
«Конечно, это так», — окончательно понял Валера и решил: прежде, чем с кем-то и чем-то соглашаться, нужно самому хорошенько подумать обо всем. Взять Кирилла — он сразу не брякает, не рубит сплеча.
Несколько минут Валера молчал, хотя очень хотелось ему задать один, наверно, очень наивный и смешной вопрос — отец отделывался от него шуткой. Но Валере давно хотелось получить на него серьезный ответ. Задать его сейчас или нет?
Валера помедлил немного и повернулся к Кириллу.
— Ты знаешь, чего я не могу понять? — спросил он. — Как это люди могут верить в какого-то несуществующего бога? И сколько веков верят! Это ж полный абсурд, глупость, идиотизм! Бить поклоны, просить отпущение грехов и вымаливать помощь, целовать икону и крест... До чего ж это нелепо.
— Не так уж нелепо, — ответил Кирилл, — это с первого взгляда кажется, что нелепо.
— Боже мой, да ничего не кажется! — горячо запротестовал Валера. — Никто никогда не видел и не мог видеть бога, кроме больных фанатиков и ненормальных.
— Если б все было так просто. — Павел Михайлович разлохматил своей мягкой рукой Валерины волосы. — Уж так устроен человек, что ему для того чтобы жить, надо во что-то верить, на что-то надеяться, и не на что-то — на лучшее. Ну посуди сам, когда тебе говорят, что здесь ты только в гостях, а там дома, что после земных страданий ты будешь жить настоящей жизнью, — как не поддаться на это не очень сильному духом, не очень сведущему в науках и не очень счастливому человеку? По таким религия била без промаха! Самое больное место выбрала в человеке. А каких великих живописцев, скульпторов и архитекторов призвала она в помощь себе, не скупясь на деньги и обещания, и обрушила всю эту нечеловеческую красоту и мощь искусства на человека, бедного, беззащитного, растерянного в этом запутанном и жестоком мире. Все учла религия, взвесила и точно подогнала под свое учение...