ГЛАВА 19
Утром всех разбудил Олег Петрович, чтоб ехать, как было уговорено со шкипером, по тем же «объектам», по которым вчера ездил Павел Михайлович с компанией. Ехать с одними взрослыми, без ребят, Зойке не очень хотелось. Но Олег Петрович с присущей ему решительностью стал сдергивать с нее и отца одеяла, и пришлось подчиниться.
За завтраком Анна Петровна сообщила, что «Метеор» сегодня не придет: сломался один двигатель, и, значит, буфетчица ничего не привезет из Петрозаводска, что нынче она не смогла уснуть, так как принятый после ночного рисования люминал и запитый водой из стакана, в которой она мыла кисти, не подействовал.
Валера негромко попросил отца:
— Пап, я еще раз съезжу... С вами... Можно?
— Вот здорово было бы! — встрепенулась Зойка.
— И вчера и сегодня? — Олег Петрович поднял темные брови.
Зойка совсем огорчилась — жалко ему! — и хотела попросить за Валеру, да как-то неловко было: опять родители ввернут что-нибудь вроде Ромео и Джульетты. Да и лицо у Валеры после отказа было не очень грустным.
Впрочем, народу в кижанку набилось достаточно: кроме Олега Петровича и Лошадкина, поехали Ярослав, Татьяна с этюдником и еще две неразлучные и внешне очень неинтересные, по мнению Зойки, студенточки из какой-то другой комнаты.
Кижанка умчалась в сторону Подъельников, и Валера понял: отец всерьез рассердился на него. Он лишь для красного словца сказал, что рад тому, что Валера стал принимать самостоятельные решения... Совсем он не рад! Он не может простить ему этого. Но какое он в конце концов имеет право указывать, с кем ему дружить, а с кем нет? О чем думать и мечтать, что любить и что ненавидеть? Ведь Валера давно уже не маленький... Знал бы отец, что за парень Кирилл! Из него, может быть, получится великий человек, а отец и поговорить обо всем этом по-настоящему не хочет. Тогда, во время разговора в кустарнике, обещал потолковать, а потом не захотел. И вечером ни слова не сказал, и вообще...
Оставшиеся на острове Павел Михайлович, Кирилл, Женя и Валера бродили возле мельниц — ветряной и водяной. Валера не отходил от младшего Архипова: вчерашний закатный вечер и Нарьина гора приобщили к какой-то большой совместной тайне.
У причала они заметили молодого плотника в засаленном ватнике.
Он лихо обтесывал толстое бревно. Его окликнули откуда-то с лесов на церкви, плотник сунул топор за широкий солдатский ремень и пошел к воротам. Павел Михайлович оглянулся:
— Что ж вы не сняли его, Женя? Пленку пожалели?
— Всю кассету отщелкал.
— А я уж подумал, что вы специализировались только по церквам, облакам и чайкам. Такой случай упустили.
— А что в нем особенного? — спросил Валера, тоже оглядываясь.
— Запомните его, дети, — с нажимом сказал Павел Михайлович. — Вот такие люди рубили этот погост и даже топор носили так же. Посмотрите, как он идет, как держит плечи! А заметили, какие у него глаза?
— Какие? — спросил Валера.
— Да вы, братцы, я вижу, слепые, — улыбнулся Павел Михайлович. — Отточенные у него глаза, глубокие и мечтательные. Глаза человека, знающего цену всему вокруг. Ну конечно, цену не в рублях. Такие вот ребята и рубили для людей и нас, потомков, подобные храмы.
«Такие, как этот в засаленном ватнике? — подумал Валера. — Впрочем, кто его знает, может быть, Павел Михайлович знает, если говорит...»
Они подходили к кладбищу.
Ветер гнул из стороны в сторону высокую нескошенную траву, метелки овсюга и тимофеевку, доносил с полей неумолчный, жаркий стрекот кузнечиков и едва уловимый запах цветов — может, его и не было, запахами он лишь угадывался, воображался по памяти о тех полях и лугах, где он ощутимей и ярче.
Павел Михайлович закинул вверх, к солнцу, голову и зажмурился:
— Никогда б не уезжал отсюда!
Несколько минут они шли молча.
— А вы представьте себе, — неожиданно сказал Кирилл, показывая на старые, полусгнившие, склонившиеся и совсем упавшие кресты, — представьте, что здесь похоронен кто-нибудь из тех строителей, может, даже главный мастер; лежит себе и не подозревает, сколько живых перебывало тут за эти столетия, чтоб посмотреть на дело его рук.
— И эти живые даже не знают его имени, — продолжил Женя.
— Как и автора «Слова о полку Игореве»! — внезапно перебил его Валера и весь вспыхнул, зарделся.
— Здесь слышно, как течет время, — сказал Женя, — и даже можно пощупать его руками, прошлое и настоящее, здесь как-то острей начинаешь понимать, что ты навечно связан со всем, что было, есть и еще будет.
Он говорил то же, почти то же, что и Кирилл на вершине. И еще Валера почему-то вспомнил Женины слова в день приезда сюда о том, что это «бунтовщицкий остров», что когда-то в самой ограде возле Преображенского храма пушки карателей палили по восставшим, и в землю острова впиталась их кровь, и потом их клеймили раскаленным железом.