Одиночество Штернцеллера продолжалось очень недолго. Его нарушила супруга посла. Госпожа Дикман была полной противоположностью своего мужа: высокая, худая, вернее, высохшая, она более походила на зачахшую старую деву, чем на высокопоставленную даму. Все черты лица ее имели оригинальную наклонность тянуться куда-то вниз; длинный и тонкий нос, губы, подбородок, даже щеки отвисли и заострились. Вошедшую сопровождал личный секретарь посла, г-н Надель. Хотя Надель не имел официальной должности при посольстве, но фактически он им управлял. Добрый и слабовольный Дикман был всецело в руках хитрого, властолюбивого секретаря, которому приходилось делить свое влияние только с Штернцеллером. Зато последний и был у него не особенно в фаворе. После обмена приветствиями и нескольких приторных любезностей, почтенная дама спросила:
— Чем это вы так взволновали моего мужа, Густав Иванович?
— О, дело чрезвычайно серьезно; затронуты самые насущные интересы "Соседней Страны".
— Вероятно, опять какая-нибудь интрига Франции?
— Нет, могу вас уверить, что вопрос гораздо важнее.
— Вы меня заинтриговали.
Штернцеллер, не желая прежде времени разбалтывать свой секрет, перевел разговор на другую тему.
— Как удался вчера ваш раут? Конечно, он прошел блестяще и оживленно, как всегда у такой умелой и гостеприимной хозяйки?
— Вы мне льстите, Густав Иванович. Действительно было, кажется, не скучно. А отчего вы сами нас не навестили?
— К несчастью, никак не мог. Мое присутствие на ежемесячном собрании клуба было крайне необходимо.
— Опять какая-нибудь фантазия? — снисходительно улыбнулась фрау Дикман.
Разговор переходил с одной темы на другую.
Поговорили о политике, о погоде, о театре и наконец перешли к неисчерпаемому источнику сплетен, когда появился посол, свежий и веселый, как всегда.
— Прошу, господа, на чашку кофе. Через час соберутся приглашенные на совещание, а пока необходимо подкрепить свои силы.
Общество перешло в столовую.
Вскоре действительно стали съезжаться члены дипломатического корпуса, и тотчас после кофе Эдуард Федорович пригласил всех в гостиную и открыл совещание.
— Прежде всего, господа, я считаю своим долгом вас предупредить, что наше небольшое собрание носит совершенно конфиденциальный характер. Что меня побудило вызвать вас всех, объяснит Густав Иванович.
Штернцеллер рассказал еще раз о вчерашнем заседании клуба. Оказалось, что многие из присутствовавших уже прочли в газетах об изобретении Имеретинского. Слушая астронома, все недоумевали, к чему клонится его речь. Штернцеллер видел это и поспешил перейти к самому существу дела.
— Представьте себе, — сказал он, — что Россия открыла бы новый, огромный и чрезвычайно богатый материк; она, конечно, присоединила бы его к своим владениям. Разве такое усиление и обогащение славянского государства не было бы крайне невыгодным для нашей родины? Разве вы не сочли бы своим долгом по возможности воспрепятствовать непомерному усилению России, угрожающему европейскому равновесию?
Среди дипломатов послышался гул одобрения.
— Милостивые государи, — продолжал астроном, — та же опасность, только в еще более грандиозном размере угрожает Европе, если осуществится проект Имеретинского. Его экспедиция присоединит к русским колониям целые новые миры!
— Это недопустимо, — заговорили присутствовавшие, — небесное пространство должно остаться международными
— Я только одного не понимаю, Густав Иванович, — промолвил Дикман, — как можем мы помешать клубу в его предприятии?
Штернцеллер молчал, видимо не решаясь высказать свою мысль.
— Можно бы, например, устранить самого изобретателя, — предложил Надель своим резким, скрипучим голосом.
— То-есть, как это устранить? — спросил добродушный посол.
Секретарь саркастически улыбнулся.
— Другими словами, уничтожить человека, угрожающего величию нашей родины.
— Что вы, что вы! — замахал руками Дикман. — Я никогда не соглашусь на кровопролитие. Что хотите, только не это.
Бедный посол пыхтел больше, чем когда-либо и испуганно оглядывал своих коллег.
Настроение было довольно неопределенное; многие кажется сочувствовали Наделю.
— Примите во внимание, — прибавил последний, — что присоединение к России целой планеты поставит это отсталое государство во главе всего мира. Если планета окажется заселенной, то это колоссальные новые рынки для зарождающейся русской промышленности; если же она будет необитаема, то явится почти неисчерпаемым полем для колонизации. Население растет быстро, и земной шар становится тесен; кончится тем, что нам, культурным гражданам "Соседней Страны", придется селиться под флагом полуазиатской державы.
— Это ужасно, это ужасно! — растерянно повторял посол. — Но все-таки на ваше предложение я согласиться не могу. Придумайте что-нибудь другое.
Обыкновенно такой мягкий и податливый, Дикман на этот раз решительно восстал против своего секретаря. Тогда вмешался Штернцеллер.
— Хотя я лично вполне присоединяюсь к предложению Наделя и нахожу, что следовало бы начать именно с этого, однако, ввиду протеста Эдуарда Федоровича я хочу предложить другой план, более медленный и менее верный, но зато на него, конечно, согласится наш гуманный Эдуард Федорович.
— Да, да, говорите, Густав Иванович, — умоляюще промолвил бедный посол.
— Наша цель, — сказал астроном, — состоит в том, чтобы не дать Имеретинскому осуществить свой смелый замысел; я предлагаю ее расширить: постараемся сами, вместо него, отправиться на открытие новых миров. Таким образом, мы не только воспрепятствуем усилению России, но еще сделаем "Соседнюю Страну" величайшей колониальной державой.
— Браво, Густав Иванович! Мы вас слушаем, — одобрил его посол.
— К нашей цели мы пойдем двумя путями: во-первых, немедленно добудем у Имеретинского чертежи его аппарата и начнем постройку; конечно, это будет делаться у нас на родине и в полной тайне; во-вторых, всячески будем затягивать и препятствовать работам клуба. Я твердо надеюсь, что нам удастся первым окончить постройку и предупредить соперников.
— Прекрасно, великолепно! — восхищался посол. — На какую же планету отправится наша экспедиция?
— В этом вопросе для меня не может быть сомнения. Из всех небесных миров ближе всего по своим физическим условиям Венера. Она, я думаю, вполне подходит для колонизации. Эта планета и будет целью первой экспедиции.
План Штернцеллера был единогласно одобрен, и Дикман передал ему все руководство, а также снабдил необходимыми средствами.
Тут-то и началась та энергичная кампания против Имеретинского, которая причинила ему столько хлопот и неприятностей. В первый же день Штернцеллер организовал кражу проекта изобретателя. Затем всеми силами своего авторитета он восстал против того, чтобы экспедиция клуба отправилась прямо на Марс или Венеру. Будучи сам убежденным сторонником второй планеты, он желал первым вступить на нее и потому с удвоенной энергией удерживал от этого соперников. Впоследствии, когда Имеретинский все-таки добился своего, и клуб выбрал Венеру, старый астроном пожалел, что не склонил прогрессистов в пользу Луны. В таком случае экспедиция осталась бы безрезультатной с практической точки зрения, так как Луна безусловно необитаема для человека. Однако Штернцеллер не унывал; потерпев неудачу с выбором планеты, он решил прибегнуть к более действительным мерам и устроил взрыв аппарата. Имеретинский и его спутники пострадали при этом совершенно случайно; астроном не знал, что они как раз в это время будут осматривать аппарат. Необходимость строить его во второй раз сильно задержала экспедицию и давала Штернцеллеру большое преимущество. Несмотря на все затруднения, аппарат в конце концов все-таки был готов; старый астроном считал уже свое дело проигранным, когда узнал, что отъезд экспедиции назначен на З0-е июля, день встречи земли с августовским потоком.
О, он-то об этом не забыл.
Одно его слово могло удержать путешественников от гибельного шага; но Штернцеллер был готов на все, чтобы не дать им достигнуть Венеры. Он промолчал.