Толик сдернул варежки, подышал на пальцы, расстегнул пальтишко. В пришитом к подкладке кармане лежали его капиталы...
Мужичок пересчитал новые рубли и трешки и стремительно подобрел:
— Вот и ладненько!.. А как потащишь-то?
— Я близко живу, — торопливо соврал Толик. Он испугался, что мужичок передумает.
— Ну, держи... За середину берись, чтоб ловчее нести...
Мужичок навалил ель на Толика, и тот оказался в хвойной чаще. Праздничный запах снежного новогоднего леса вскружил ему голову. Но тяжесть оказалась вовсе не праздничной. Толик пискнул и поволок покупку по Рыночному переулку. Со стороны казалось, наверно, что упавшая набок большущая елка сама семенит куда-то на слабых ножках в подшитых валенках.
Так он добрался до улицы Коммунаров — центральной "магистрали" Новотуринска. Уложил елку на обочину, выбрался из-под веток и понял, что силы свои немыслимо переоценил.
Изредка проезжали автобусы. Но разве залезешь туда с такой громадиной? Даже в открытый, переделанный из полуторки автобус Толика с этим деревом не пустят...
Но правду говорят, что под Новый год случаются чудеса. Неторопливая лошадка протащила мимо Толика розвальни. В них сидел на соломе старый небритый дядька (последний свет заката искрился на его седой щетине). Толика словно толкнуло:
— Дяденька, подвезите меня с елкой! А то я помру, не дотащу! — Он сказал это и весело, и жалостно. Сам удивился своей смелости и не ждал, что "дяденька" отзовется.
— Тпру... — сказал дядька. Оглянулся: — А тебе куда?
— На Запольную! — заволновался Толик. — Это по улице Красина, а потом за Земляной мост...
— Это же в Заовражке! А я в Рыбкооп, на базу.
— Ну, хоть до моста! А там уж я дотащу!
— Вали свою древесину. Вот сюда, ближе втаскивай... Садись... Но-о, голубушка, чтоб тебя черти съели!..
Сразу стало все прекрасно. Даже пальцы в варежках перестали мерзнуть. Замечательная заиндевелая лошадка повезла елку и Толика мимо замечательных, уже освещенных витрин с нарисованными снежинками и цифрами "1948", мимо кинотеатра "Победа" с афишей нового замечательного фильма "Первая перчатка", замечательную песенку из которого пели все мальчишки: "При каждой неудаче давать умейте сдачи, иначе вам удачи не видать!" (Толик, правда, не всегда умел давать сдачи, но песенка ему нравилась.)
Замечательный небритый возчик спросил про елку:
— Куды же ты ее такую волокешь? В школу, что ль?
— Не-е! Домой, — гордо сказал Толик.
— Домо-ой? Дак не влезет же.
— У нас потолок высокий. Нам осенью новую комнату дали, большую... Там раньше эвакуированные жили, целых шесть человек!
— А вас, выходит, меньше? — поинтересовался словоохотливый возчик. И благодарный Толик объяснил:
— Мама да я... Еще сестра, но она сейчас в Среднекамске, в институте учится. На инженера-химика.
— Сестра — это хорошо, — вздохнул дядька и закашлялся. — У моих сынков тоже сестра была... Вот ведь дело какое вышло: два сына ушли на войну и дочка. Парни-то оба вернулись, а сестренку ихнюю убило. В сорок пятом уже, в Германии. Фельдшер она была...
Толик вежливо молчал. Что тут скажешь?
— А ты, выходит, за мужика в доме? Отец-то небось тоже погиб?
— Под Севастополем...
— Помнишь батю-то?
— Маленько, — признался Толик. В армию отца призвали еще до войны, в тридцать девятом, когда Толику не было двух лет. С тех пор отец появлялся дома два-три раза на очень короткие деньки. И Толику запомнились лишь новые коричневые ремни, запах табака и одеколона и звездочка политрука на суконном рукаве гимнастерки...
Дальше ехали молча. Мимо четырехэтажного горсовета, мимо решетки городского сада, мимо старой церкви, где была контора Заготзерно. Потом свернули на улицу Красина... Грустная минутка ушла, и опять вернулось новогоднее настроение.
Закат светился над заснеженными крышами. Жестяные дымники печных труб чернели, будто кружевные теремки. Поверх заката ехал в ту же сторону, что и Толик, месяц с лихо задранным подбородком. Замечательный новогодний месяц.
"Скырлы-скырлы, скырлы-скырлы", — поскрипывали полозья. Как липовая нога в сказке про медведя. Но сейчас была другая сказка — добрая. И под равномерный скрип в голове у Толика замаршировали веселые слова: