Все ближе, ближе остров. Танкеры и сухогрузы на рейде, сияющая солнечными бликами гладь воды акватории порта Луи, обрывистые синеватые горы, шапки пальм, красная рябь черепичных крыш.
В клюзе гремит якорь-цепь, тяжелый лапчатый якорь бухается в воду. Она прозрачна, и видно, как якорь падает на грунт и поднимает мутное облачко.
Прибыли портовые власти.
— Может, пока суд да дело, мой помощник сгоняет на берег за почтой? — говорит капитан шипшандлеру. — Дадите свой катер?
— Пускай отправляется, — соглашается тот. Он отлично говорит по-русски. Учился в Москве. — В порту стоит моя машина. Сейчас напишу шоферу.
Я на катере. Бежит навстречу вода. Оглядываю знакомый пейзаж: пальмовый мысик справа, золотой пляж налево, впереди шпиль церкви Кассис-Чёрч, торчащий над черепичными крышами порта Луи у подножья горы Ла-Пус. Пахнет землей, травой, нагретыми на солнце камнями… Больше двух месяцев после захода на Канарские острова мы провели в открытом океане, и сейчас я с волнением ловлю земные запахи.
Промчавшись мимо судов, стоящих на рейде и пришвартованным к бочкам в узкой горловине гавани порта Луи, катер подходит к деревянному пирсу набережной. Смуглые лица, пестрая одежда, говор, крики, свистки и гудки подваливающих к пирсу катеров. Как все непривычно после океана! Выхожу на тесную, забитую автомобилями, велосипедами и людьми припортовую площадь, разыскиваю красный автомобиль шипшандлера.
Широкое шоссе вьется по холмам. Горы. Охваченные пламенем красных цветов драконовые деревья у дороги, домики с маленькими окнами, зеленый океан плантаций тростника и энекеля, из волокон которого изготовляются крепчайшие сизалевые канаты.
Когда-то на этом острове росли дремучие леса. Тут были красные, черные, эбеновые деревья. Теперь лесов на острове Маврикия нет: вырублены, проданы в Европу. Ныне на Маврикии зеленеют плантации сахарного тростника: остров — один из крупнейших в мире поставщиков сахара-сырца, патоки и винного спирта.
Ну вот и город Куарепипе. Проскакиваем его чистенькие улочки с двухэтажными домами, мчим мимо роскошных особняков и останавливаемся перед массивными железными воротами. В глубине тропического сада дом советского посольства…
Вечереет. Дневной зной спал, становится прохладнее, и воздух, с гулом врывающийся в раскрытые окна автомобиля, уже не жжет лицо. Быстрее, быстрее домой! Знаю, как меня ждут на танкере, всем не терпится получить весточку из дома. Вот они, два бумажных мешка с письмами!
Поворот, подъем… Показывается Порт-Луи. Океан, гавань, суда. Наш танкер на рейде. Машина ныряет в шум и гам узеньких улиц, и вскоре я стою на пирсе. Стою со своими мешками, оглядываюсь; катера шипшандлера нет, и вообще нет никаких катеров. Правда, метрах в пяти от пирса покачивается в волнах узкая, как пирога, шлюпка с белой надписью «Сайта Маргарита». На корме сидит седой, высушенный временем мужчина в ветхой, изношенной одежде, а посреди шлюпки, широко расставив ноги, стоит с кожей шоколадного цвета курчавый мальчонка в джинсах. Скрестив руки на груди, он внимательно глядит на меня и, улыбнувшись, кричит:
— Хеллоу! Вам на пароход?
— Мне на танкер. Но он стоит далеко. На рейде. — Я с сомнением осматриваю хрупкую посудину и гребца.
— Сэр! Это прекрасная лодка! — восклицает мальчик и для наглядности топает ногой. Посудина угрожающе кренится… — На этой шлюпке я могу перевезти вас хоть на ту сторону океана.
Еще раз осматриваюсь: катеров-такси не видно. Мальчик трогает за плечо Седого — так я прозвал про себя мужчину в шлюпке, — тот оживляется и начинает работать единственным кормовым веслом. Шлюпка ударяется о пирс, мальчуган выскакивает из нее и, подхватив мешки, тащит их в свое узкое хлипкое корыто. «Утопят они меня», — мелькает мысль, но мальчуган уже тянет за руку, и я, шагнув в шлюпку, сажусь на мешки.