Хлопающие на ветру куски грязного брезента еще как-то могли защитить верхнюю палубу от палящего солнца и дождя, но никакого спасения не было от пронзительной, режущей ухо музыки, льющейся из радиоприемников.
После того как несчастная ржавая посудина пришвартовалась, толпа пассажиров с котомками в руках запрудила сходни, а затем незаметно рассосалась по закоулкам Доббо, и через полчаса главная улица стала такой же пустынной и унылой, как и прежде.
Нас с Буди на обратном пути к лодке остановил слишком серьезно относящийся к своим обязанностям сержант в плотно облегающей коричневой униформе государственной полиции. Он попросил предъявить документы, а когда я сказал, что они остались на лодке, потребовал, чтобы мы принесли их в главное полицейское управление завтра утром. Сцена, которую мы увидели на следующий день в этом самом управлении, была классической для любой «банановой республики». Дюжина полицейских, застегнутых на все пуговицы и обвешанных пистолетами, изнывала от скуки на лавочке у входа. Фуражки были сложены на высокой полке сзади, как в мастерской театрального костюмера — высокие кокарды, яркие значки. Помещения полицейского управления напоминали опустевшие школьные классы — со множеством скамеек и досок, покрытых записями давно прошедших совещаний. Здесь никто никуда не спешил, и, очевидно, посетителей выдерживали в коридоре лишь для того, чтобы они знали свое место. Наконец, капрал нашел время прочесть мое рекомендательное письмо, которым я заручился у адмирала флота в Джакарте, и отношение внезапно поменялось на льстиво-подобострастное. Наши документы не понадобились, оказалось достаточным просто вписать имена в регистрационный журнал. Достали журнал; в ручке не оказалось чернил; потом долго не могли найти линейку, чтобы расчертить страницу в журнале. Наконец все было готово, и наши имена были вписаны. Но бумага оказалась настолько отсыревшей, что чернила растеклись и получились пятна, недопустимые в официальном документе. Уоллес называл Доббо местом, где жизнь шла благополучно без всякого официального управления, а теперь все стало в точности наоборот. Город задыхался под грузом бюрократии. К счастью для нас, оказалось, что наш печальный опыт общения с полицией и чиновниками в Доббо был единственным случаем взаимодействия с бюрократическим аппаратом за все время нашей экспедиции.
Мы подняли якорь и покинули Доббо без сожалений. Ночь мы провели не очень хорошо — здесь мы впервые повстречали комаров, которые не давали спать, а Джо и Леонард изнывали от жары и влажности.
Джо, оставаясь верным себе, не жаловался, но в конце дня признался, что чувствует себя ужасно усталым, а кожа его покрылась волдырями. Леонард был серым и измученным. Бобби, помощник Яниса, тоже ходил хмурый и сонный; складывалось впечатление, что у него даже повысилась температура. Только Янис был весел и свеж, как всегда. Утром выяснилось, что ночью, прячась от комаров, он завернулся в огромный полиэтиленовый мешок и счастливо избежал комариных укусов. С утра он бодро вышагивал по палубе, ища, по обыкновению, чем бы заняться.
Теперь нашей целью был природный заповедник Баун, расположенный вдоль границы района, называемого Кобрур, на дальней от нас стороне архипелага. Уоллесу так и не удалось добраться до этого отдаленного места, но он встречался с уроженцами Кобрура, которые предлагали ему приобрести райских птиц. По словам Уоллеса, «это было самое дикое и отталкивающее племя на всем архипелаге». Дикари щеголяли огромными деревянными гребнями в форме подковы, которые носили надо лбом, так что концы гребня касались висков. Сегодня, при нынешнем смешении народностей, мы не нашли какого-либо отличия между посетителями архипелага и его коренным населением — ни в одежде, ни во внешности. Все одевались примерно одинаково — в дешевые брюки и рубашки, волосы у большинства были коротко подстрижены, иногда вились, а цвет кожи мог быть самым разным: от темного, почти черного, до золотисто-коричневого, как у Буди.
Но сами каналы и проливы, по которым происходило перемещение между островами, совсем не изменились. Они выглядели как небольшие речки, только вода в них была морская; в длину достигали полутораста километров, и считалось, что они обладают уникальными гидрографическими характеристиками. Три основных канала пересекают весь архипелаг, и по северному из них Уоллес добирался до деревни, где искал жуков и просил местных жителей — обычно за бутылку арака — добыть для него райских птиц. Переход на лодке по каналу произвел на него сильное впечатление. Канал «был похож на реку шириной с Темзу в районе Лондона, петляющую по низменной и кое-где всхолмленной местности. Такой ландшафт вполне можно увидеть вдали от побережья, в глубине континента. Канал, в среднем одной и той же ширины, извивался, как река, кое-где встречались плесы. На поворотах внутренний берег часто был обрывистым, иногда даже представлял собой вертикальную скалу, а наружный — плоским и, по всей видимости, намывным. И только по солености воды и по легким приливно-отливным колебаниям уровня можно было определить, что это был пролив, а не река».