Наконец мы выбежали на дорогу и пошли быстро как только могли, поминутно оглядываясь, бежать у нас уже сил не было, худенький Валька оказался неожиданно тяжелым. Скоро с нами поравнялся «жигуленок» нашего директора, но мы были так напуганы, что нам это было уже все равно. Мы остановились и «жигуленок» остановился. Директор выскочил, молча оглядел нашу испуганную ватагу, осмотрел Валькину голову, замотанную чьей-то рубахой, осторожно взял его на руки, уложил на заднее сиденье и укатил, так и не сказав ни слова. Это выглядело так, словно директор отобрал украденную нами и принадлежащую ему вещь — в его молчании была укоризна; он знал всех нас как облупленных и не хотел тратиться на слова.
Мы шли по дороге и друг перед другом храбрились: врали о разных случаях, которые с нами случались.
Сашка Быков рассказал, что вчера прыгнул с третьего этажа и отшиб ноги. Он думал, что ногам хана — сначала он их совсем не почувствовал. Но потом пополз, и скоро они опять ожили.
— Главное в этом деле, — говорил Сашка назидательно, — ползти надо.
Это было вранье. Ни с третьего, ни даже со второго этажа Сашка не прыгал. Иначе он сразу о своем подвиге рассказал бы — не такой человек Сашка Быков, чтобы что-то от друзей скрывать. Но в тот момент нам было не важно, врет Сашка или нет. Главным в его рассказе было не то, что надо ползти, а то, что он шел сейчас рядом с нами — живой, здоровый, на двух ногах — и даже не прихрамывал.
После Сашки каждый посчитал своим долгом что-нибудь соврать. Договорились до автомобильных аварий, ножей, бандитов, пожаров и взрыва газа на кухне у бабушки в Самаре. Всех, как обычно, переврал Чика. Он рассказал, как попал в авиакатастрофу.
В прошлом году, рассказал Чика, он с родителями поехал к папиному школьному другу. Друг жил на севере Иркутской области, в городе Киренске. Он давно звал к себе отца с семьей — на охоту и рыбную ловлю. В каждом письме он расписывал места, которые они могут увидеть, воздух, которым нельзя надышаться, и реку Лену, и горы, от которых невозможно глаз оторвать, так они красивы, и все звал да звал к себе. Наконец они собрались и поехали. До Иркутска добрались поездом. В Иркутске сели на самолет и полетели. Лету было три часа. Самолет вырулил на взлетную полосу, разбежался и оторвался от земли. Город стал не больше Чикиной ладошки, ярко блеснула река, и вот уже сплошным зеленым ковром в бурых, словно затоптанных ногами, грязных пятнах потянулась тайга.
Скоро Чике надоело пялиться в окно («чего я там не видел!» — сказал он нам и выпятил губу), и он стал грызть яблоко. Вдруг раз и другой чихнули моторы и затихли. Через секунду в салоне уже стояла улыбающаяся стюардесса. Она сказала, что ничего страшного не случилось, просто заглохли моторы, но что у них есть парашюты, сейчас их раздадут пассажирам, и все они выпрыгнут из самолета.
— А летчики? — крикнул кто-то.
— Пилоты полетят дальше и попробуют спасти самолет, а то их с работы уволят, — улыбнулась стюардесса и добавила:
— Но вы ничего не бойтесь. Я прыгну с вами. Когда мы приземлимся, пожалуйста, все подойдите ко мне. Мы сделаем перекличку. Если кого-то не досчитаемся, то поищем, верно? Когда же все соберутся, мы разведем костер и пообедаем. Кто-нибудь из мужчин, подойдите ко мне!
К стюардессе подошел Чикин папа.
— Вам я поручаю рюкзак с едой, — сказала она и приподняла рюкзак так, чтобы видели все. — Здесь тушенка, макароны, чай и пирожные с кремом. Пообедать нам хватит. Потом за нами пришлют машины. Мы уже связались с Киренском, и машины уже выехали. Важно избежать паники. Пожалуйста, подходите ко мне по одному. Каждому я выдам парашют. Да, чуть не забыла… С собой возьмите только самые необходимые вещи — документы, фотографии родных и близких…
Все спокойно вышли в проход и выстроились в очередь. Мать обняла Чику и начала всхлипывать, но он на нее шикнул, и она смутилась.
Какой-то старик стал скандалить. Он кричал, что не согласен ехать на машинах, что ему от тряски становится плохо; они поедут по таежной дороге, а такая дорога — самая трясучая… и вообще, он покупал билет на самолет, а не на машину, и почему это он должен теперь страдать?