— Знал. Он, твой отец и я — мы были большими друзьями.
— Папа был гораздо моложе мистера Джойса.
— Папа был тогда моложе всех.
— Но не моложе меня, — с гордостью сказал Том-младший. — Я, верно, был самым молодым другом мистера Джойса.
— Ах, как он о тебе, должно быть, соскучился, — сказал Эндрю.
— Какая жалость, что он с тобой не познакомился, — сказал ему Дэвид. — Если бы ты не сидел в Рочестере, он мог бы удостоиться такой чести.
— Мистер Джойс — знаменитый человек, — сказал Том-младший. — Нужны ему были два таких сопляка!
— Это ты так думаешь, — сказал Эндрю. — А мистер Джойс вполне мог бы дружить с Дэвидом. Дэвид тоже пишет, для школьной газеты.
— Папа, расскажи нам еще про то время, когда ты, и Томми, и Томмина мама были бедными. Вы были настоящими бедняками, да?
— Они были очень бедные, — сказал Роджер. — Помню, ваш папа с утра готовил Тому-младшему его бутылочки на весь день, а потом шел на рынок купить овощи подешевле и получше. Я, бывало, иду в кафе завтракать, а он уже возвращается с рынка.
— Никто лучше меня во всем шестом арондисмане не умел выбрать poireaux, — сказал Томас Хадсон мальчикам.
— Что такое poireaux?
— Лук-порей.
— Это вроде такой длинной-длинной зеленой луковицы, — сказал Том-младший. — Только обыкновенный лук блестит, как полированный, а этот нет. У этого блеск тусклый. И листья зеленые, а на концах белые. Его варят и потом едят холодным с оливковым маслом, уксусом, солью и перцем. Весь целиком едят. Ух, вкусно. Я его столько съел — наверно, больше всех на свете.
— А что такое шестой… этот, как его? — спросил Эндрю.
— Ты своими вопросами мешаешь разговаривать, — сказал ему Дэвид.
— Раз я не понимаю по-французски, должен же я спросить.
— Париж разделен на двадцать арондисманов, то есть районов. Мы жили в шестом.
— Может, ты нам что-нибудь другое расскажешь, папа, чтобы без арондисманов, — попросил Эндрю.
— Эх ты, спортсмен, до чего ж ты нелюбознательный, — сказал Дэвид.
— Неправда, я любознательный, — сказал Эндрю. — Но до арондисманов я не дорос. Мне всегда говорят: ты еще не дорос до того, до этого. Ну вот, я признаю: до арондисманов я не дорос. Это мне трудно.
— Какой был средний результат у Тая Кобба? — спросил его Дэвид.
— Триста шестьдесят семь.
— Это тебе не трудно?
— Отстань, Дэвид. Тебя интересуют арондисманы, а других интересует бейсбол.
— У нас в Рочестере, кажется, нет арондисманов.
— Да отстань же, наконец. Я только подумал, что папа и мистер Дэвис знают много такого, что для всех интересней этих… фу, черт, даже запомнить не могу.
— Пожалуйста, не чертыхайся при нас, — сказал ему Томас Хадсон.
— Извини, папа, — сказал мальчуган. — Но если мне мало лет, это же не моя вина, черт побери. Ой, извини еще раз. Я хотел сказать просто, что это не моя вина.
Он обиделся и расстроился. Дэвид был мастер дразнить его.
— Мало лет — это недостаток, который скоро проходит, — сказал ему Томас Хадсон. — Я знаю, трудно не чертыхнуться, когда разволнуешься. Но не нужно этого делать при взрослых. Когда вы одни, говорите себе что хотите.
— Ну, папа. Ведь я уже извинился.
— Ладно, ладно, — сказал Томас Хадсон. — Я и не браню тебя. Я просто объясняю. Мы так редко видимся, что приходится очень много объяснять.
— Не так уж много, папа, — сказал Дэвид.
— Да, пожалуй, — сказал Томас Хадсон. — В общем немного.
— При маме Эндрю никогда не чертыхается и не ругается, — сказал Дэвид.
— Если вы, ребята, хотите знать, какие бывают ругательства, — сказал Том-младший, — советую вам почитать мистера Джойса.
— Мне довольно и тех, которые я знаю, — сказал Дэвид. — Пока довольно.
— У моего друга мистера Джойса можно найти такие слова и выражения, каких я и не встречал никогда. Наверно, в этом его никто ни на каком языке не переплюнет.
— А он и создал потом целый новый язык, — сказал Роджер. Он лежал на спине, с закрытыми глазами.
— Я этого его нового языка не понимаю, — сказал Том-младший. — Тоже не дорос, должно быть. Но послушаю, что вы, ребята, скажете, когда прочтете «Улисса».
— Это не детское чтение, — сказал Томас Хадсон. — Совсем не детское. Вы там ничего не поймете, да и не нужно вам понимать. Серьезно. Подождите, пока станете старше.
— А я читал, — сказал Том-младший. — И ты прав, папа: когда я читал первый раз, я ничего не мог попять. Но я читал еще и еще, и теперь я уже одну главу понимаю и могу объяснить другим. Я очень горжусь, что был другом мистера Джойса.
— Папа, мистер Джойс правда считал его своим другом? — спросил Эндрю.
— Мистер Джойс всегда спрашивал про него.
— Конечно, черт побери, я был его другом, — сказал Том-младший. — У меня мало было таких друзей, как он.
— Мне кажется, объяснять эту книгу другим тебе, во всяком случае, рано, — сказал Томас Хадсон. — Повремени немного. А какую это главу ты так хорошо понял?
— Последнюю. Где дама разговаривает сама с собой.
— Монолог, — сказал Дэвид.
— А ты что, тоже читал?
— Конечно, — сказал Дэвид. — Верней, Томми мне читал…
— И объяснял?
— Объяснял как мог. Там есть вещи, до которых мы, видно, оба еще не доросли.
— А где ты взял эту книгу, Томми?
— В книжном шкафу у нас дома. Я ее захватил с собой в школу.
— Что-о?
— Я читал ребятам вслух отдельные места и рассказывал про мистера Джойса, как он был моим другом и сколько времени мы с ним проводили вместе.
— И ребятам нравилась книга?
— Были такие пай-мальчики, которые находили ее слишком смелой.
— А учителя не проведали об этих чтениях?
— Как не проведали! Ты разве не знаешь, папа? Хотя да, ты в это время был в Абиссинии. Директор даже хотел меня исключить, но я ему объяснил, что мистер Джойс — знаменитый писатель и мой личный друг, и дело кончилось тем, что директор забрал у меня книгу и сказал, что отправит ее маме, а с меня взял слово, что без его разрешения я больше ничего не буду читать ребятам и не буду объяснять им то, чего они не понимают у классиков. Сначала, когда он еще хотел меня исключить, он сказал, что у меня испорченное воображение. Но оно у меня вовсе не испорченное, папа. Не больше испорченное, чем у других.
— А книгу-то он отправил?
— Отправил. Он было хотел ее конфисковать, но я ему объяснил, что это первое издание, и мистер Джойс сам подарил ее тебе с надписью, и как же можно ее конфисковать, раз она не моя. И он согласился, что нельзя, но, по-моему, ему было очень жаль.
— А мне когда можно будет прочесть эту книгу, папа? — спросил Эндрю.
— Еще не скоро.
— Томми же читал.
— Томми — друг мистера Джойса.
— Вот именно, — сказал Том-младший. — Папа, а с Бальзаком мы не были знакомы?
— Нет. Он жил в другую эпоху.
— А с Готье? Я нашел в шкафу еще две мировые книжки — «Озорные рассказы» Бальзака и «Мадемуазель де Мопен» Готье. Я пока не очень понимаю «Мадемуазель де Мопен», но читаю и стараюсь понять, и, по-моему, это здорово. Но раз мы с ними не были знакомы, не стоит, пожалуй, читать их ребятам, а то уж тут меня наверняка исключат.
— Хорошие это книги, Томми? — спросил Дэвид.
— Замечательные. Тебе обе понравятся, вот увидишь.
— А ты спроси директора, может, он тебе разрешит читать их ребятам, — сказал Роджер. — Это куда лучше, чем то, что ребята добывают сами.
— Нет, мистер Дэвис, я думаю, этого не надо делать. А то он опять станет говорить, что у меня испорченное воображение. И потом, если эти писатели не были моими друзьями, как мистер Джойс, ребята тоже отнесутся по-другому. Я не все понимаю в «Мадемуазель де Мопен», и мои объяснения не будут иметь веса, раз я не могу сослаться на дружбу с автором, как это было с книгой мистера Джойса.
— Хотел бы я послушать эти объяснения, — сказал Роджер.