— Сэр, мы ждали вас всю прошлую неделю. Я не знаю, что бы мы делали, если бы вы не приехали сегодня.
— Что случилось? Разве вы давно не охотились? — спросил Берн.
— Нет, почему же, охотились, но нам порядком надоело все время есть оленину. Риса очень не хватало.
Потом он заметил, что чайник опустел и пошел наполнить его.
— В этих джунглях полно пятнистых оленей и диких кабанов, — сказал Берн. — Наши парни сами добывают мясо. Они доходят до следующего поста, а по дороге охотятся на все, что попадается — птиц, зверей, — и даже ловят рыбу.
— А что происходит, когда полицейские наталкиваются на джарвов? Они стреляют или уходят восвояси?
— Согласно инструкции стрелять можно лишь в случае крайней необходимости. Довольно часто возникают осложнения. Но наши парни очень находчивы и действуют уверенно. Давайте, расспросим Джозефа. Джозеф, что произошло, когда вы встретили группу джарвов?
Джозеф поставил чайник и сказал:
— Мы их не видели. Их встретили люди с другого форпоста. — Он показал на восток. — Это произошло вот там. Джарвов было трое. Они, очевидно, охотились. Встреча была настолько неожиданной, что обе стороны молча стояли и смотрели друг на друга в крайнем изумлении. Через мгновение джарвы скрылись.
— А как джарвы нападают на противника: с близкого расстояния или издалека?
— По-разному, — сказал Берн. — Как правило, они вступают в рукопашный бой. Предпочитают нападать с копьями. Стрелы же пускают в ход в исключительных случаях, так как боятся потерять их. Они дорожат своим оружием, ведь железо им достать трудно. Джарвы отыскивают его среди выброшенных на берег обломков затонувших кораблей или подбирают то, что мы бросаем. Однажды я нашел наконечник копья, сделанный из лемеха плуга. Им, вероятно, понадобилось несколько месяцев, чтобы придать копью необходимую форму.
— Вы когда-нибудь видели джарвов? — спросил я Джозефа.
— Видел, — ответил он. — Но встретить их очень трудно: они тотчас же скрываются, как только заметят вас.
В это время на другой стороне бухты раздались два выстрела, приведшие всех полицейских в состояние крайнего возбуждения. Они поспешили на берег, сопровождаемые сворой собак. Зрелище, которое они увидели, было довольно жалким — сержант Хла Дин по шею в воде пытался добраться до сидевших на отмели чирков. После долгих усилий ему это удалось, и, хорошенько прицелившись из винтовки, которую он специально одолжил у Берна, сержант выстрелил. Чирки преспокойно поднялись в воздух и опустились на другой отмели.
Однако Хла Дин был упорным человеком. Нисколько не обескураженный, он опять последовал за птицами, которые, казалось, издевались над ним, проверяя, как метко он стреляет. Они заставляли его переходить от отмели к отмели, пока наконец не улетели в сторону дальней, труднодоступной заводи в северо-восточном углу, отделенной от бухты протокой. Сержант еще некоторое время беспомощно топтался у протоки, потом решил, что лучше пойти в джунгли за более легкой добычей.
— Он не подстрелит их. Птицы слишком умны, — заметил один из полицейских.
— Хла Дин подстрелит вместо них какую-нибудь другую птицу, — заверил Берн. — Он ведь бирманский охотник, а эти охотники никогда не отступают.
Я не мог понять, почему Хла Дин не стал переходить протоку вброд — она казалась неглубокой, — и спросил об этом Берна.
Берн показал рукой на то место, где джунгли вплотную подступали к морю, и сказал:
— Там расположена стоянка джарвов — такая же стоянка, какую мы видели сегодня утром.
— А как они переходят протоку? Может быть, переплывают на каноэ?
— Джарвы не знают каноэ. Они связывают несколько кустов и получается плот. Но здесь мелко, и во время отлива они переходят вброд. Раньше по этой бухте проходил их основной путь, но после того как мы устроили форпост, джарвы стали пользоваться другой дорогой.
После полудня мы вышли на прогулку. Прилив только начинался, и были видны новые отмели, на которых искали корм десятки бекасов и караваек. Приятно было ощущать под ногами мягкий песок и наблюдать за моллюсками различной окраски и формы, копошившимися на дне. Но я все время боялся споткнуться о корни молодых мангровых деревьев, напоминавшие паучьи ноги, которые то и дело ранили ступни.
— Взгляните, как растут мангровые деревья, — сказал Берн, поднимая с земли булавовидный проросток более фута длиной. — Проростки падают с дерева и сразу же наполовину уходят в землю, да так прочно, что волны не могут смыть их. Обратите внимание, они всегда наклоняются в сторону моря. Если бы не мангровые деревья, море давно бы опустошило Андаманские острова.
В этот вечер безмолвие окрестностей Констанс-Бей лишь изредка нарушалось криками чирков и тихими всплесками волн. То тут, то там слышались выстрелы из винтовки Хла Дина, но они лишь подчеркивали царившую в природе тишину. Обогнув рощицу мангровых деревьев, мы увидели и самого Хла Дина, с ног до головы в грязи, но с парой голубей в руке. Хла Дин так устал, что молча прошел мимо нас. Берн усмехнулся:
— Что я говорил? Он скорее умрет, чем вернется без добычи. А эти птицы пригодятся на ужин.
Погода на Андаманах очень капризна. Утром и весь день светило яркое солнце, а теперь, когда мы находились всего лишь в двухстах ярдах от форпоста, появились тучи и закрыли солнце.
— Кажется, пойдет дождь, — сказал Берн и, обернувшись ко мне, добавил: — Нам лучше поторопиться.
Мы побежали изо всех сил. И как только вошли в хижину, первые капли дождя забарабанили по крыше.
Ливень продолжался недолго, но был довольно сильным. Крупные капли с шумом разбивались о песок. Когда дождь кончился, Бери приказал Хла Дину подготовить к отплытию наш челн, чтобы мы могли немедленно вернуться в Тирур.
— Если здесь начинаются дожди, никто не может сказать, когда они кончатся, — заметил он. — Да и течение в протоке становится очень быстрым. В прошлом году во время дождя два наших парня пытались переплыть в этом месте протоку, но утонули.
При вечернем освещении мангровый лес казался еще более жутким, а белые журавли, перелетавшие с дерева на дерево, напоминали привидения. Наш челн с трудом продвигался в этой зловещей тишине. Но вот наконец лодка врезалась в берег.
По прямой от Тирура до Констанс-Бей около двух миль, но как резко меняется ландшафт! В Тируре нет и намека на море. Он расположен в долине, зажатой между двумя холмами, густо поросшими лесом. Виднеются бесчисленные прямоугольники рисовых полей, через которые скот протоптал тропинку к фермам, находящимся у подножия холмов.
— Восемь лет назад эта долина была покрыта лесом, — сказал Берн, когда мы устало тащились по тропинке. — Лес расчистили и долину заселили выходцами из Восточного Пакистана.
За фермами тропа огибала подножие холма. Солнце зашло, и долину окутали сумерки. Стало трудно продвигаться по тропинке, которую прорезали бесчисленные овраги. Но вскоре мы оказались возле форпоста и шли мимо хижин, освещенных фонарями.
Все, даже женщины и дети, обрадовались приходу Берна. Залаяли собаки и всполошили кур, которые начали дико кудахтать. Мне нравилась атмосфера, царившая в поселке, — точь-в-точь как в индийской деревне во время заката солнца — все казалось родным и знакомым.
Хижина Берна (а у него была собственная хижина) стояла на самом краю селения. Она была построена по бирманскому образцу, на сваях, а стены сплетены из бамбука. Мы, однако, расположились в шезлонгах на свежем воздухе. Около нас поставили низенький бирманский столик. Вскоре появился слуга, а следом за ним Тобо (по-бирмански «хозяин джунглей») — ласковая дворняжка, расположившаяся у ног Берна.
В Порт-Блэре я был страшно занят, и поэтому покой в Тируре действовал благотворно.
Вечер приходит на Андаманы постепенно, сначала в золотом мареве заходит солнце, потом наступают робкие, тихие сумерки, которые сменяются бархатной темнотой ночи. Из-за соседних кустов доносится мелодичное стрекотание насекомых. Но жара пока еще не спадает, так как в долину не проникает морской бриз. Я стал постепенно снимать одну вещь за другой, пока не остался в одних шортах. Но теперь на меня набросились полчища каких-то насекомых.