Выбрать главу

Сзади устрашающе ревело море, а впереди открывался чудесный вид на длинный, почти бесконечный белоснежный песчаный пляж, окаймленный узкой полоской леса, окрашенного в желтые, пурпурные, красные и оранжевые цвета. Пейзаж приобрел сказочное очарование, когда из тени ветвей показались олени и легкими прыжками скрылись в лесу, лениво покачивая рогами.

На какое-то мгновение я пожалел, что не взял с собой ружье — животные могли стать отличной добычей. Однако здесь, в лесу, сама мысль об этом казалась чудовищной и неуместной. Но, может быть, напрасно я так подумал. Не была ли судьба оленей предрешена — ведь они скрылись в направлении деревни джарвов?

Но Берн сказал:

 — Территория джарвов стала хорошим прибежищем для оленей. Их развелась здесь тьма-тьмущая. И все потому, что джарвы даже не прикасаются к оленине.

 — Странно, — сказал я. — Принято считать, что аборигены едят мясо любого животного.

 — Э, нет. Джарвы едят только мясо диких кабанов, возможно потому, что Андаманы — родина диких кабанов, а пятнистые олени были завезены сюда с материка. Более пятидесяти лет назад чиновник лесного департамента выпустил в лес четыре пары пятнистых оленей. И как они размножились! Теперь их, должно быть, десятки тысяч. Олени наносят огромный ущерб хозяйствам фермеров.

 — А почему бы вам не развести хищников для уничтожения оленей?

 — Несколько лет назад мы попытались это сделать, но из этого ничего не вышло. В джунгли выпустили пару леопардов, однако, никто не знает, что с ними стало. Никто их больше не видел. Возможно, их убили джарвы или же они умерли естественной смертью. Сейчас власти не хотят ввозить хищников, потому что долины заселяются. Опасаются, что хищники станут размножаться, как олени, и тогда жизнь поселенцев станет невыносимой.

По мере приближения к берегу цвет воды менялся — вначале она была зеленой, потом пастельно-серой и, наконец, стала такой прозрачной, что мы видели каждую песчинку на дне, а в местах, где над водой возвышались подводные скалы, мы наблюдали, как слегка покачиваются морские уточки и колеблются водоросли. В пятидесяти футах от берега мы бросили якорь, и я бросился в воду.

Немного поплавав, я решил полежать — окружающая обстановка действовала располагающе — и с наслаждением подставил солнцу свою спину, а ласковые волны то и дело набегали на меня. Так приятно было зарыться в прибрежный песок!

 — А вы не собираетесь купаться? — спросил я Берна, который дремал в лодке.

 — Нет, — сказал он с усмешкой. — Я становлюсь слишком стар для такого рода развлечений.

На обратном пути мы миновали какие-то бугры, которые окаймляли берег примерно в тридцати футах от того места, где стояла на якоре наша динги. Некоторые из них при нашем приближении начинали качаться. Один качался так сильно, что оторвался от своего основания и проплыл около двадцати футов, махая «крыльями», как птица. Когда наша лодка поравнялась с «бугром», он поднял муть со дна, словно маскируя свое движение. Я не мог понять, что это такое.

Берн наблюдал за происходящим с сосредоточенным вниманием.

 — Какая удача, что вам удалось увидеть их, — с волнением произнес он. — Это электрические скаты, чрезвычайно опасные.

Все больше электрических скатов «оживало». Они выплывали из воды вокруг нас и поспешно скрывались в отдалении. Казалось, целая колония скатов переселилась сюда, так как здесь было множество раковин и моллюсков, которыми они питались. Шум мотора, вероятно, встревожил их, и они старались уйти с нашего пути. Меня особенно поразили их размеры, самый маленький был величиной с веер, а самый большой — в половину нашей лодки, настоящее чудовище.

 — Как они нападают? — спросил я Берна. — У них, как я заметил, очень маленькие рты.

 — Они не кусают, как акулы, — ответил Берн, — а ударяют своим хвостом. Удар очень сильный, скат может переломить пополам человека.

Наша охота началась неудачно. Мы опоздали из-за того же, что и в Тируре: вся свора дворняжек желала бежать за нами, даже крохотные круглые щенки, едва научившиеся бегать. Удержать их было очень трудно. К нам присоединились еще пять полицейских с форпоста, и динги оказалась нагруженной до предела. В этой тесноте собаки, а их было семь, желали гулять там, где им хотелось. Но мы все терпели и не жаловались, потому что в андаманских джунглях нельзя охотиться без собак, так как только они могут поднять дичь в густых зарослях.

Мы направлялись на маленький островок, находившийся между устьем протоки, где вчера утром Хла Дин охотился на чирков, и другой протокой, текущей на юг. Был отлив и обнажились бесчисленные песчаные отмели. Чтобы достичь берега, заросшего мангровыми деревьями, нам пришлось сделать большой крюк. Привязав динги к дереву, мы стали осторожно пробираться по лабиринту, образованному подпорками мангровых деревьев, боясь упасть в болото под ними. Меня очень удивило, что собаки делали то же самое, но гораздо быстрее, и, когда мы пересекли болото, они уже были в джунглях.

Джунгли были непроходимыми, и тропы в них прорубали только охотники. Мы шли, все время оберегая голову, руки и ноги: ведь со всех сторон нас окружали кусты с шипами и птерокарпус, о который можно было обжечься. Временами мы попадали в такую непролазную чащу, что полицейским приходилось прорубать проход топорами. В довершение почти весь путь изобиловал подъемами и спусками, причем подъемы достигали высоты двухэтажного дома.

В джунглях собаки разбежались в разные стороны, и мы все время прислушивались, не раздастся ли лай. На Андаманах охотятся так: собаки бродят поодиночке, обнюхивают каждый куст, а когда обнаружат добычу, начинают сзывать всю стаю. Затем они окружают зверя и не выпускают до прихода охотника. Тогда собаки расширяют круг, чтобы охотник мог прицелиться и выстрелить. Они очень упрощают охоту — все сводится к стрельбе по почти неподвижной мишени.

Мы бродили уже час и совершенно выбились из сил — дорога была ужасной. На первой же поляне я свалился в изнеможении.

 — Берн, — сказал я, — давайте как можно скорее вернемся обратно, я умираю от жажды — забыл взять с собой фляжку.

Берн на минуту задумался.

 — Давайте поищем, не сумеем ли мы здесь как-нибудь утолить жажду, — сказал он, оглядываясь вокруг.

 — Нет уж, спасибо, — воскликнул я в ужасе. — Не буду пить и капли здешней воды. Я знаю, какие страдания приносит дизентерия.

 — Эта вода чище, чем хлорированная городская, — заверил он. Затем, повернувшись к Хла Дину, сказал что-то по-бирмански.

Хла Дин в это время безуспешно пытался подстрелить плодоядного голубя, но, услышав слова Берна, отстегнул свой нож — дхау и срезал длинный стебель тростника, росшего между двумя деревьями. Берн взял его, наклонил и попросил меня открыть рот. Из стебля потекла чудесная чистая вода, чуть-чуть кисловатая на вкус. Четыре или пять глотков — и жажды как не бывало.

 — В Бирме мы называем этот тростник «спасителем жизни», — сказал Берн, отбрасывая стебель.

Я был заинтригован.

 — Любой дикий тростник выделяет воду? Или только особая разновидность? — поинтересовался я.

 — Да нет, любой. Стебель такой длины, как тот, из которого вы пили, дает около стакана воды.

Площадь острова была не более ста акров, и мы за короткое время обошли, должно быть, всю его территорию.

Однако собаки лаяли всего один раз, да и то тревога оказалась ложной. Почему-то здесь не было никакой дичи. А мы думали, что на острове много кабанов и оленей.

Небольшое углубление на поляне объяснило нам все. Бенедикт внимательно осмотрел его и, удрученно покачав головой, сказал:

 — Как можно рассчитывать найти здесь зверей, когда единственный источник воды на острове иссяк?

Шел уже шестой час, надвигались сумерки, и мы решили, не теряя времени, вернуться домой, так как большая часть пути пролегала по извилистыми часто темным охотничьим тропам.

Полицейские не были разочарованы, потому что охота для них — обычное занятие, не более интересное, чем, скажем, сбор овощей на огороде.