Нам оставалось только положиться на собственные слух и зрение, а выслеживание дичи в этих джунглях казалось делом нелегким. Тропинка хорошо просматривалась, но заросли оказались невероятно густыми: на расстоянии ярда в любую сторону мы уже ничего не видели. Лиственный покров над головой был столь же густым и к тому же весь опутан ползучими растениями. Землю под деревьями покрывал ковер из диких цветов — синих, желтых, розовых, причем одни были похожи на колокольчики, другие — на шарики.
Без Канью я бы заблудился в этом лесу, где никогда не раздавался стук топора. Джунгли оставались такими же, какими их создала природа много тысячелетий назад.
Канью шел впереди. Я заметил, что его взгляд часто скользил по верхушкам деревьев, где ворковали плодоядные голуби. Когда он остановился в одном месте и указал на что-то, я подумал, что он просит меня подстрелить птицу. Но это было не так. Он показывал на огромный улей и с восторгом шептал: «Макки, макки», имея в виду диких пчел. Он был просто заворожен своей находкой. Позднее он обязательно вернется сюда со своими товарищами и достанет эту восхитительную пищу.
Вскоре мы вышли на открытое место, где виднелась протока футов тридцати шириной. Ее нам предстояло перейти по упавшему стволу мангрового дерева. Каныо шел первым, уверенно и быстро, а я застрял на середине. Меня не столько пугала необходимость удерживать равновесие, сколько мысль о том, что случится со мной, если я свалюсь в грязную протоку с топкими и заболоченными берегами. Я повернул обратно.
— Канью! — позвал я с «исходной позиции».
Каныо в это время был уже на другой стороне, но, услышав мой зов, он так же быстро и уверенно вернулся. Он взял у меня винтовку и, держа меня за руку, благополучно провел по стволу. Теперь я чувствовал себя увереннее. Когда до земли оставался всего шаг, под моей ногой вдруг обломилась гнилая ветка и с треском полетела вниз. Ветка не осталась в том месте где упала, а начала тонуть, потому что внизу оказалась не грязь, а плывун.
На другой стороне протоки мы всерьез занялись поисками дичи. Каждые несколько шагов Канью останавливался и прислушивался. Я неоднократно замечал, что он высматривает в кустах зверя или его следы на земле. Примерно через милю мы оказались возле заброшенной деревни. Середина хижины обвалилась, но нары по ее стенам уцелели. Мы присели на них отдохнуть. Мне хотелось расспросить Каныо, когда онгхи покинули это место и почему, но из-за незнания его языка я должен был выбросить эту мысль из головы. Желая нарушить гнетущую тишину, я решил использовать свои скудные познания в языке онгхи.
— Канью, — сказал я. — Куи? — («Куи» на языке онгхи означает «свинья»).
Каныо печально покачал головой:
— Куи нарема, — ответил он.
Я был удручен: ведь «нарема» означает «нет» или «ничего». Разговор был окончен: на языке онгхи я знал лишь эти два слова.
К моему удовольствию, Канью нисколько не обескуражили наши неудачи, и он с прежним усердием продолжал поиски дичи. Мы немного отклонились в сторону от первоначального курса, но лес оставался таким же густым. Затем мой взор привлекло огромное хлопковое дерево со стволом диаметром более восьми футов. Такого огромного дерева я никогда не видел и даже не представлял, что оно может существовать, Шагов через сто я обнаружил еще одного «гиганта» — фикус, радиус ствола которого достигал двенадцати футов. Чтобы поймать это дерево в видоискатель, мне надо было отойти на несколько десятков футов, а в подобной чаще это просто невозможно. Гиганты растительного мира навеяли на меня такое благоговение, что я оборвал все растения, обвивавшие их стволы, чтобы они могли еще больше вырасти в ширину и высоту.
По дороге я сорвал тростник для того, чтобы проверить теорию Берна. Из него действительно потекла вода.
Потом со мной произошел неприятный случай. Я прорубал дорогу при помощи дхау со сломанной ручкой.
Нож выскользнул у меня из рук и рассек колено до самой кости. Рана не была болезненной, но я опасался, что от ходьбы нога разболится. Я промыл рану слюной и собирался перевязать ее носовым платком, но Канью предложил мне свою помощь. С моего согласия он сорвал листок какого-то дикого растения, сложил его и вытер им кровь. Рана тотчас же перестала кровоточить. А когда мы добрались до моста из мангрового дерева, рана, казалось, зажила. Как мне хотелось вернуться и нарвать этих растений! Но я решил не делать этого, поскольку от ходьбы рана могла опять открыться. Как и раньше, Канью провел меня по стволу мангрового дерева, причем на этот раз я ступал еще более осторожно: ветка, которая обломилась у меня под ногами, уже совсем затонула.
Во время нашего отсутствия в лагере онгхи, видимо, что-то случилось. Я сразу почувствовал это. Островитяне были мрачны, говорили отрывисто. Даже дети, обычно веселые, бродили по берегу бухты, как потерявшиеся овцы. Под навесом из листьев корчилась от боли женщина. Над ней склонился Рой и шепотом успокаивал ее. Увидев меня, он подошел и сказал:
— Вчера онгхи ели только рыбу и немного меда. Теперь у этой женщины боли в желудке. Нет ли у вас какого-нибудь лекарства?
Я взглянул на женщину. Она была очень молода, почти девочка, и казалась красивой. Большей частью она лежала спокойно, но во время приступа она обхватывала руками свой распухший живот и стонала, В такие моменты милые черты ее лица искажались.
— У меня есть только анацин, если он поможет, — сказал я.
— Это все же лучше, чем ничего.
Мы пошли в бунгало этнографов. Рой казался озабоченным и расстроенным.
— Я не знаю, какое будущее уготовано для онгхи, — сказал он как бы про себя. — Если предоставить их самим себе, они все умрут от голода. Приучать же их к цивилизованному образу жизни не менее рискованно, так как островитяне могут утратить желание жить. Они не переносят, когда им навязывают новый образ жизни. Христианские миссионеры пытались приобщить к «цивилизации» другой первобытный народ — андаманцев, живущих на Среднем и Северном Андамане. Их обучали различным ремеслам, например шитью, вязанью. Некоторых для расширения кругозора даже посылали на материк. Благодаря этому мы завоевали их расположение, а что дальше? Племя почти целиком вымерло. На рубеже XX века их было около пяти тысяч, а сейчас осталось всего двадцать три. Представьте себе, всего двадцать три!
Я дал ему пакетик с анацином. Он положил его в карман.
— Мне жалко эту девушку, — задумчиво произнес он. — Вам не кажется, что она красива?
Я согласился с ним.
— Мы привыкли называть ее «Мисс Малый Андаман», — продолжал Рой. — Впервые я увидел ее шесть лет назад. Тогда она была еще девочкой и обычно играла с остальными детьми. В следующий приезд я заметил, что она сильно изменилась — стала менее общительной и более взрослой. Парни буквально осаждали ее. Она часто приходила советоваться к доктору Чиприани. А он обычно отшучивался: «Почему бы тебе не выбрать меня и покончить с этим?» Она заливалась смехом. Потом мы услышали, что она вышла замуж. Это большое событие в жизни онгхи. Замужество не принесло ей счастья. Она стала печальной и поведала мне, что не может иметь детей. Мысль об этом гложет ее сердце. Но такова судьба многих женщин-онгхи. В их маленькой общине из двенадцати женщин четыре, как правило, бесплодны. Но что можно сделать?.. — Рой погрузился в свои невеселые мысли.
Об этом стоило задуматься. Ни одна народность не находится в такой изоляции, как онгхи на Малом Андамане. Если не считать редких визитов чиновников, ни одному человеку не разрешено посещение острова. Поэтому племя может вести привычный образ жизни. Даже лесные богатства не разрабатываются, чтобы их источник питания не иссякал. И все же мужчины и женщины постепенно утрачивают способность к воспроизводству. Почему?