Выбрать главу

 — Но я видел, как работали никобарцы, — сказал я, вспоминая, как рабочие переносили грузы в Нанкаури.

 — Это чаурцы, — ответил Мусаджи. — Работают в основном чаурцы и кар-никобарцы: первые — потому, что земля на их острове бесплодна, а вторые — потому, что Кар-Никобар перенаселен. Чаурцы трудятся лучше других, если не принимать во внимание их предрассудки. Они соглашаются работать только шестьдесят дней, а на шестьдесят первый уходят, независимо от того, заплатили им или нет. По их поверьям, работать подряд более шестидесяти дней нельзя. Это приносит несчастье.

Мы прогуливались по деревне, разгоняя многочисленных цыплят и свиней. Конусообразные хижины были старыми, но еще крепкими, а у входа в них стояли традиционные столбы с зарубками, заменявшие лестницы. Самую большую хижину украшали свежесрезанные листья, букеты красных роз и желтых нариамусов. Я решил, что здесь проходил какой-то праздник. Однако оказалось, что никобарцы часто украшают свои хижины, так как, по словам Мусаджи, они от природы веселый народ.

Мне очень хотелось посмотреть, как выглядят хижины изнутри, и мы взобрались в одну из них по столбу с зарубками. В хижине было почти совсем темно, так как свет проникал только через входное отверстие. В полумраке мы увидели мужчин и женщин, старых и молодых, спавших на полу. В центре хижины, с потолка свисали качели, на которых было посажено грубо вытесанное из дерева изображение человека. Его рука лежала на куче одежды, рядом с тропическим шлемом и темными очками. Я подумал, что чучело осталось от какого-то карнавала, но Мусаджи сказал, что это изображение умершего главы семьи.

 — Существует обычай держать его в хижине. Когда умрет новый глава семьи, старую скульптуру убирают, а на ее место ставят новую.

Мусаджи ни в коей мере не считался с тем, что люди спят, и разговаривал громко. Но это их нисколько не потревожило. Меня поразило, что в хижине не было ни мебели, ни ящиков, ни сундуков. Мы не обнаружили даже горшков. Лишь два чугунных котла с кусками свинины стояли на потухшем костре. В полумраке было трудно разглядеть все и, возможно, я что-то не заметил. К тому же я не собирался задерживаться слишком долго, поскольку все вокруг было пропитано отвратительным запахом старой копры и протухшего свиного сала.

Пришел посыльный из «кантины» — так называются лавки, принадлежащие компании, — и, сообщив, что женщины уже собрались, тотчас ушел. Мусаджи и я предпочли остаться в деревне.

Слева, на некотором расстоянии от хижины, находилось кладбище. На могилах стояли бамбуковые кресты, украшенные гирляндами и раскрашенной скорлупой кокосового ореха. Возле многих могил мы увидели мокрые узлы с одеждой, а на одной даже ржавую швейную машину, которая, по-видимому, принадлежала женщине, похороненной здесь. Когда я спросил Мусаджи, не стащит ли кто-нибудь такую дорогую вещь, он горячо возразил:

 — Этого никогда не случится. На Никобарах не знают, что такое воровство.

Постепенно хижин становилось все меньше, и возле кораллового рифа они кончились. Мы повернули обратно. Мусаджи заметил:

 — Обратили ли вы внимание на то, что многие хижины пустуют? Это вовсе не означает, что ими не пользуются. Никобарцы кочуют со своими семьями по джунглям и, если находят место, которое им приглянется, строят новую хижину. Живут в ней неделями, а то и месяцами. Когда им надоедает, они возвращаются сюда, к своему семейному кладбищу. Островитяне никогда не расстаются с местом, где похоронены их предки.

Когда мы вернулись в кантину, анализы крови были уже сделаны и оборудование упаковано.

 — Я делал анализы на всех островах, — сказал Чакраборти. — Пятьдесят пять процентов населения больны врожденным сифилисом. Его, должно быть, завезли иностранцы, так как маловероятно, чтобы на островах существовал собственный очаг заболевания.

В течение ближайших дней, пока не начался сезон муссонов, «Дайя» должна была совершить несколько рейсов на различные острова и доставить товары для кантин компании. Я решил остаться на судне, поскольку для меня это была единственная возможность повидать кое-что на Никобарах. Рано утром мы снялись с якоря и направились сначала на Каморту, а оттуда на Западный Катчалл.

К восьми часам мы прибыли в Пилпилоу, деревню, расположенную на острове Каморта. Если не считать Кар-Никобара, население остальных десяти островов архипелага составляет всего четыре тысячи человек, и Пилпилоу имеет все основания считаться крупным населенным пунктом — ведь ort насчитывает две сотни жителей. Услышав о нашем приезде, Атабджи, «хэд-кэптен» Каморты, пришел на пароход.

Поскольку «Дайя» должна была простоять под погрузкой и выгрузкой несколько часов, мы решили посетить питомник кокосовых пальм, который нам очень хотел показать Атабджи. Для Никобарских островов питомник был нововведением. Здесь никто никогда не сажал кокосовые пальмы. Падавшие с деревьев орехи сами по себе прорастали и давали побеги. В результате пальмы росли слишком часто, были чахлыми и быстро погибали. Теперь решили применить метод регенерации. И все же вид саженцев вызвал бы беспокойство у любого специалиста — они росли группами, по три, и были высажены в форме звезды.

 — Вы собираетесь их пересаживать в таком же порядке?

 — Да, — ответил Атабджи, и в голосе его прозвучала гордость.

 — Тогда из этого ничего не выйдет. Они будут плохо расти. Почему бы вам не высаживать их по одной?

 — Так сказано в дастуре — выращивать по три пальмы, группами, — заверил он.

Надо было бы доказать ему абсурдность подобного метода, но Мехмуд Али слегка подтолкнул меня локтем, и я промолчал.

 — Вы не знаете никобарцев, — тихо сказал он. — Для них дастур почти равнозначен слову божьему. Они никогда не сделают ничего, противоречащего ему.

Атабджи гордился еще одним нововведением — школой, построенной в его деревне четыре года назад. Нам пришлось идти довольно долго, так как до школы было далеко; к тому же «хэд-кэптен» болел филариазисом — бичом населения этих островов — и едва передвигал свои «слоновьи» ноги.

Школа помещалась в квадратной хижине, возвышавшейся на сваях, доходивших нам до пояса. Мы поднялись на несколько ступеней и оказались лицом к лицу с ребятами разного пола и возраста. Дети с серьезным видом сидели вдоль стены, а учитель что-то объяснял им и писал на доске. Учитель говорил на хинди, а дети — поголовно никобарцы — внимательно слушали его. Я не мог понять, в чем тут дело.

Наш приход все же отвлек внимание детей и несколько пар блестящих глаз посмотрели на нас со страхом и любопытством. Я уже сожалел, что наш необдуманный приход помешал проводить урок, и попросил учители продолжать. Показывая на цифры, написанные на доске, он спросил.

 — Сколько будет, если пять умножить на девять?

Все дети захотели ответить на этот вопрос, но учитель выбрал маленькую девочку в красной юбке и белой кофточке, из густых черных волос которой кокетливо выглядывал цветок красного жасмина. Она была единственной, чувствовавшей себя неуверенно. Девочка встала и нерешительно пробормотала:

 — Тридцать пять.

 — Неправильно. — Теперь учитель обратился к мальчику лет шести. — Ты, — сказал он.

Мальчик, одетый в шорты цвета хаки и зеленую рубашку, подскочив, выпалил:

 — Сорок пять, — и сел весьма довольный собой.

Вскоре стало ясно, что продолжать урок бессмысленно — трое взрослых, из которых двое были иностранцами, мешали детям сосредоточиться. Учитель распустил ребят и велел им собраться на улице. Класс моментально опустел.

 — Сколько у вас учеников? — спросил я взволнованного учителя.

 — Двадцать, сэр, — ответил он. — Но сегодня отсутствуют пятеро. У них приступ лихорадки. Большинство детей пропускает занятия из-за лихорадки.

 — Как вы оцениваете способности своих учеников? Быстро ли они усваивают материал? — Я намеренно задал такой вопрос, так как до открытия этой школы на Каморте никто даже не слыхал о том, что такое образование.