— Ладно, — сказал мне на это гидролог. — Собаки и впрямь выручили нас. Заслужили они сегодня такой подарок. А нерпы — разве их мало в проливе! Не одна же жила тут. Еще придут.
Часа два мы пробирались в метели среди торосов, целиком полагаясь на чутье собак. Старые следы упряжки едва виднелись, метрах в двадцати все застилала снежная кутерьма, и я думал порой, что, может, и в самом деле прав гидролог: заслужили бесхвостые такой подарок…
Спустя месяц, когда подошло время делать очередную станцию, я снова согласился составить гидрологу компанию. Мне казалось, что в его работе есть что-то от настоящей жизни полярника. Пробираться на собачьих упряжках среди льдов, жить в палатке — разве не об этом я мечтал, собираясь в Арктику! Да и на нерп мне хотелось еще посмотреть. Гидролог же пообещал их больше не трогать.
— Мы их к приезду каюра прогонять будем, — заверил он, — а ему скажем, что не приходили. Не приходили, мол, и все тут.
На этот раз собачки домчали нас довольно легко. Дорога стала привычной, и груза пришлось везти поменьше. Издали палатка показалась покинутой и одинокой, но, войдя, мы убедились, что нерпы ее не забывали. В центре замерзшей лунки была небольшая дыра, в которую приходили дышать тюлени, пока тут никого не было. Мы затопили плитку, расчистили лед в лунке, напились кофе и, проводив каюра, принялись за работу. Уезжая, тот все повторял, чтобы к его приезду нерпу мы добыли.
— Собачкам кушать надо, — напоминал он.
— Ладно, ладно, — обещал гидролог, подмигивая мне. — Добудем, если придет.
Мы не ожидали нерпы в первые сутки, понимая, что наши разговоры и грохот лебедки могут только напугать ее. Но к концу вторых суток нерпа, на наш взгляд, должна была уже привыкнуть, однако она все не являлась. Я без устали продолжал смотреть в лунку, боясь пропустить ее появление. Потом решил, что она, наверное, сделала вывод насчет характера живущих в палатке людей и при нас больше не появится.
На третьи сутки я уже думал только о том, как бы не задремать на ходу и не свалиться в лунку при очередной зарядке вертушки шариками. Мы время от времени менялись с гидрологом ролями, и он становился «записатором», управляясь с лебедкой. Подняв в который раз вертушку со дна, мы решили немного передохнуть, и я, усевшись на раскладушку, сразу же задремал — спать хотелось страшно.
Стоило на мгновение закрыть глаза, как голова тут же падала на грудь, и, чтобы расцепить веки, приходилось брать себя в руки, заставлять не спать. Когда я однажды открыл глаза, то вынужден был потрясти головой, ибо то, что я увидел, показалось мне наваждением. Высунувшись из воды до половины, меня обнюхивал узкомордый зверь. Тюлень — а это был несомненно он, не нарвал и не «морской огурец», но только непохожий на нерпу — отшатнулся и дыхнул мне в лицо жутким смрадом. У него были широкие ноздри и небольшая вытянутая голова. Дыхание его было более мощным, чем у нерпы, чувствовалось, что в лунке он появился, проплыв большое расстояние. Наверное, в легких у него была одна углекислота, палатка наполнилась зловонием, так что дышать стало трудно, будто внезапно со свежего воздуха мы попали в керосиновую лавку. Гидролог, не размышляя, схватился за ружье.
— Ничего ты не понимаешь, — доказывал он потом. — Это же не нерпа. А что за тюлень, неизвестно. Если серый или пятнистый, то это открытие для науки! Еще не было никем подтверждено, что они могут заплывать сюда из Атлантики. Как же мне было не добыть этот экземпляр! Исследуем, опишем, направим куда надо!
Но я ему помогать не стал. Принципиально. Не мог простить, что он не сдержал слова. Ведь можно было с выстрелом и повременить. Тюлень, нашедший лунку, приплыл бы обязательно в нее еще, и мы могли бы его разглядеть и в воде.
С трудом гидролог вытянул тюленя из лунки. Тот и в самом деле оказался огромным, около двух метров в длину. Серым, пятнистым. Вначале я подумал, что, может, это молодой экземпляр лахтака — «морского зайца», но по окраске это был все же тюлень. И скорее всего, в самом деле имевший отношение к серым тюленям, обитающим в Атлантике. И если так, то удивительно, как он мог появиться здесь. Тюлень этот оказался живучим. Когда гидролог вытащил его из палатки, зверь, не подававший признаков жизни, внезапно очнулся. Гидролог, которому не терпелось приступить к изучению содержимого желудка тюленя, уже сделал надрез на шкуре и, низко склонившись, не замечал ничего вокруг, весь поглощенный этим делом. В это-то время тюлень и поднял голову. Изогнувшись из последних сил, он тихо придвинул окровавленную пасть к голове гидролога, будто хотел его укусить за нос. Зрелище, что и говорить, было жутким. Гидролог, отпрянув, споткнулся, упал на снег и закричал, будто резали его, в то время как тюлень уже лежал на снегу бездыханный. В тот день до самого приезда каюра работа у нас шла плохо: все валилось из рук, мы едва не утопили вертушку. Про себя я думал, что ездить с гидрологом в пролив уж, верно, больше не буду. Не то ожидал увидеть я здесь. Но приехавший каюр, заметивший выражение наших лиц, радостью своей заставил и меня в конце концов воспрянуть.
— Вот это тюлень! — в который уж раз восхищенно повторял он. — Никогда еще таких не видел! Все бы нерпы такие попадались! И мясо, и шкура чего стоит. Молодец, — хлопал он гидролога по плечу, — собаки тебя не забудут. А тебе, Лерка, так и быть, отдам Ведьму. Вот приедем и забирай ее.
Я своим ушам не верил. Ведьма была небольшой собачонкой, единственной, что родилась с хвостом. Она была хитрая, как лиса, с торчащими ушками и постоянно убегала из котуха, не желая признавать каюра за хозяина. Для упряжки она не годилась, и потомства хорошего, как считал каюр, от нее нечего было ожидать. По его понятиям, ездовая собака прежде всего должна быть здоровой, эта же была тогда чуть больше песца. Услышав однажды, как каюр клянет ее и грозит повесить, я попросил Серегу отдать мне Ведьму. Но тогда он пожадничал, не отдал, а тут я поймал его на слове и, конечно, собаку сразу же взял.
Она стала ходить со мной на работу и жить в нашем доме. Забегая вперед, скажу, что именно эта собачонка стала на мысе Челюскин родоначальницей породы хвостатых собак, которые в дальнейшем полностью сменили бесхвостых. Все дело было, видимо, в том, что каюр не заботился об обновлении крови в стае, отчего псы и начали у него деградировать, рождаться уродами, ибо хвост ездовой собаке в Арктике просто необходим. Им она укрывается как одеялом во время отдыха и сна на снегу. Подозревая причину рождения бесхвостых собак, я, когда Ведьме подошла пора обзаводиться щенятами, воспользовался заходом к нам гидрографической экспедиции и подобрал ей жениха из экспедиционной своры. За это меня возненавидели все местные псы. Серега тоже не особенно был доволен этим, считая, что Белый — большой короткошерстный пес, похожий на волка, — не ездовая собака и не имеет нужных статей. Но в первый же помет Ведьма принесла одиннадцать щенят, и все были с хвостами. А один из них родился совершенно белым, и из этого щенка в дальнейшем вышел такой отличный, работящий пес, что Серега поставил его в упряжке крайним справа, доверив ему работать вожаком.
Вскоре после того как мы вернулись из пролива, из тундры пришел однажды разнесчастный, расстроенный метеоролог, самый неудачливый охотник на песцов. Как оказалось, на мысу все же песцы ловились, шум станции их не пугал. Но у этого паренька дело не шло, хотя и пропадал он в тундре все свободное время. Не раз он приходил обмороженный, нередко усталый и злой, но клялся, что песца непременно поймает. И добился своего — поймал, но только не песца, а сразу трех медведей — медведицу с двумя медвежатами.
В его капкан, правда, попался лишь один медвежонок, но медведица осталась рядом. Второй медвежонок забрался на спину медведицы. Охотник издали заметил их и поспешил на станцию, не зная что делать, что тут следует предпринять.