Клара Михайловна, вспотев, глядела ему вслед через стекло.
В окно она видела красные от рябины сопки, которые любила. Мохнатая лапа шиповника колотилась об раму, дикая яблоня стряхивала с себя ветром дикие яблоки, каждое — с горошину, сверху медленно влеклось облако, чернильное сквозь стекло. У крыльца стояла директорская кобыла Пакля, на которой только Иргушин и ездит, хотя все кругом давно перешли на мотоциклы, и, пользуясь безлюдьем, деловито перегрызала привязь. Но не успела перегрызть. Иргушин игриво толкнул Паклю локтем, вспрыгнул в седло, крикнул со свирепой ласковостью: «Пошла, подруга!» Унесся вскачь по центральной улице, попадая кобыльими копытами точно в лужи, наверняка— нарочно. Грязь за ним раскачалась, встала волной и опала точно в свое место.
Тут Зинаида Шмитько — Клара Михайловна не заметила, как она вышла из коммутатора, — сказала задумчиво:
— Далеко ищешь — близко найдешь…
— Чего, Зина? — не поняла Клара Михайловна.
— Так, — усмехнулась Зинаида. — Вспомнила, как он землетрясение сделал.
— Просто совпало, — сказала Клара Михайловна.
— Конечно, — засмеялась в открытую Зинаида, — Но у других почему-то не совпадает…
Она просто так, конечно, сказала. Хотя про это землетрясение, чтоб отличить от других, каких много, так прямо в поселке и говорят: «иргушинское».
На Первое мая оно случилось, ровно в десять часов семнадцать минут. Народ как раз собрался на митинг против узла связи, тут — вроде площадь и место высокое, обсыхает раньше других. На бугорках стояли коляски, и младенцы задирали в них ноги. Ветер трепал флаг над трибуной, густо покрашенной в зеленый цвет, как всегда к празднику. От цунами-станции, по горке, катились еще опоздавшие. Больничные окна напротив были распахнуты настежь, и старуха Царапкина, бабыкатина мать и единственная тогда больная в стационаре, сидела на подоконнике в толстом синем халате и глядела вокруг довольно: страх как праздники любит. Вокруг старухи Царапкииой грудился в окнах больничный персонал. Клара Михайловна тоже вылезла на крыльцо, хоть работы было невпроворот — шли одна за одной телеграммы. У крыльца осторожно топталась хитрая Пакля, уже отвязавшаяся, прикидывала — как бы верней удрать. Кот Серафим, пузастый от хорошей жизни, спал, как всегда, на перилах и, спя, шевелил усами, будто ему перед мордой водили мышь.
Как раз Пронина Галина Никифоровна уже отговорила, сошла с трибуны наземь. Тут кот Серафим дико взмявкнул со сна, скатился с крыльца и исчез за углом узла связи.
Это Клара Михайловна запомнила особо, поскольку кот Серафим был ее, взятый слепым котенком и вскормленный, и еще потому, что лени он был всегда необъятной, двигался, даже за крайней нуждой, степенно и плавно. А тут вскочил, как шилом кольнутый. Все это Клара Михайловна потом особо расписала в анкете для цунами-станции. Кот Серафим тогда, значит, показал себя как предвестник, но никто его не понял.
Директор Иргушин взошел на трибуну, резко взмахнул рукой, звонко сказал: «Товарищи!» И тут же, в глазах Клары Михайловны, сломался, встал косо, поехал куда-то вбок, потерялся из виду.
Она ощутила вдруг, как мотнулось под ней крыльцо узла связи, потеряла его ногами, нашла — не там, где ждала, больно стукнувшись подошвой об половицы, боком слетела с крыльца и чудом встала. В расширенных ее зрачках проплыли дрожащие сопки, дрожь шла через них волнами. Потом со всех сторон и снизу, из глубины, настиг ее глухой, нарастающий гул. Солнце разом исчезло, как сморгнулось, хотя туч перед тем не было, и пепельный полумрак, надвигаясь с моря, низко завис над поселком.
Спиной она вдруг услышала дощатый треск, не такой, как шел отовсюду гул. А именно — треск. И подумала, что это рушится узел связи, где на дежурстве весь коллектив. Она рванулась к крыльцу, но попала грудью об дерево лиственницу.
Тут поперек ей, наперерез и к горам, всхрапывая, пронесся конь из детской сказки, давно забытой. Но она узнала его: сказочный конь. Ноги его были высоки, пружинно напряжены, грива стояла вверх резко, морда была трагически вытянута, и ярко летел сзади хвост, будто отлитый из горячего металла. Первозданную, дочеловеческую какую-то красоту зверя вдруг ощутила в тот миг Клара Михайловна вместо страха. И даже — вместо ответственности за свой коллектив. Но это был один только миг, меньше мига. Она успела еще удивиться — откуда же дикий конь посреди поселка?
И сразу увидала Иргушина.
Не попадая ногами в землю и потешно кривясь длинным, гибким — будто змея — телом, он рванулся коню вослед. И тут только Клара Михайловна сообразила, что это — Пакля. Но сознание это не убило в ней потрясенности. С тех пор она дважды видала коня во сне, как увидала тогда. Яростно яркий, летел он по ветру мимо нее во сне, высоко неся гордое, оскаленное лицо и распластав по ветру твердый, как из металла, хвост. И оба раза она просыпалась среди ночи с ощущением, что жизнь сегодня сделает с ней крутой поворот. Потом не заснуть, конечно. Идешь на работу с головной болью, преодолевая себя.