«Женская логика», — усмехается Костька.
«Ой, почему — женская? — таращится Мария. — Просто Лидия боится, что Юлику у нас скучно».
«Ничего я не боюсь», — вспыхивает Лидия.
«Нет, мне не скучно, — объясняет толстокожий муж Юлий. — Что я — ребенок? Я с удовольствием бы в рыбнадзоре работал, только я посмотрел: здесь в этой работе нет смысла…»
«А на цунами есть, значит», — говорит Костька с раздумьем. И непонятно: то ли он ловит на слове Юлия, то ли решает что-то для себя.
«Безусловно, — соглашается Юлий. — Но я пока не понял еще, что к чему, толку от меня пока мало…»
«Ну, мне легче, — смеется Костька. — Мое дело какое? Судно на рифы идет — руки в боки и ждать: на такой риф сядет, чтобы точней сообщить».
«Ой, Костя, помнишь, в иргушинское землетрясенье? — таращится Мария в восторге. — Ртути выплеснуло из маяка — ужас!»
«Да, плеснуло литра два, — кивает ей, как ребенку, Костька. — А вообще-то — дело тихое. Главная опасность — пожар: все сгорит — куда спать идти?!»
«Ты найдешь куда», — зачем-то говорит Лидия.
«Думаешь?» — будто удивляется Костька.
«Пошутила она, — объясняет муж Юлий. — А ты, Константин, принижаешь свою работу: маяк как раз, по здешним местам, — первое дело, все ж в море — люди».
«Кто отрицает, — люди», — соглашается Костька.
И опять Лидии непонятно: смеется над Юлием или как? На равных беседует с мужем, как с мужчиной, или просто играет от нечего делать, как это Костька умеет — играть с человеком, вон как с сестрой Марией всю жизнь играет, а она и рада. От раздражающей этой непонятности Лидия говорит чего не хотела, и тон ее слишком напорист, почти груб к мужу Юлию.
«Ты уж молчи, — говорит Лидия. — Ты бы еще сто лет в рыбнадзоре сидел, силком на цунами перетащила!»
«Что значит — силком? — обижается даже необидчивый Юлий. — Я уж сам видел, что надо переходить, раз рыбке от меня пользы все равно нет…»
«Как ты ее нежно — рыбка», — усмехается Костька.
«Это не я», — сказал Юлий. Но не стал объяснять: долго.
Это Тобольский так всегда называл — рыбка, все он.
В рыбнадзор Юлий Сидоров, в общем, попал случайно — надо было трудоустраиваться после армии, позвали, он и пошел. Но сразу попал к Тобольскому, повезло.
Двухметровый Тобольский осторожно — как свойственно очень сильным людям, чья сила не соответствует возможностям окружающих, — сжал Юлию руку: поздоровался, мягко выпустил руку, сказал: «Поздравлять пока рано, работа у нас — на любителя, рисковая, конечно, работа». Тут Тобольский прижмурился, оглядел Юлия подробно, как незнакомую страну, и прибавил с улыбкой: «Но ты парень вроде здоровый, авось не струсишь, и рыбке от тебя будет польза».
Юлий про себя хмыкнул на «работа рисковая»; будто об уголовниках речь, а просто ведь — браконьеры, такие же люди, но нарушают иногда правила, как свойственно людям, ловят иной раз недозволенную икру — детишкам на молочишко. Как без билета проехать на городском транспорте, это со всяким бывает.
Юлий тогда не знал, что Тобольский только-только выписался из больницы. Откуда ему было знать?
Тобольский, инспектируя северную оконечность Сахалина— полуостров Шмидта, край малолюдный и дикий еще, напал на след браконьерской базы прямо-таки промышленного значения, и нити от нее, похоже, далеко шли, на материк. Он все вызнал про базу окольным путем, но этого Тобольскому было мало. Он пошел туда сам — безоружным и никому не сказавшись, будто сбился с маршрута: в то лето на Шмидте стояли геологи из Москвы, и было за кого себя выдать.
Его и приняли как геолога. Накормили икрой-трехминуткой, самой малосольной и нежной, с острым привкусом моря. Тобольский ел и хвалил, но — как приезжий москвич — дивился йодистому привкусу, говорил, что магазинная вроде вкуснее, жаль, в магазинах нету. Этому смеялись. Охотно рассказывал про экспедицию — мол, прислали на рассыпное золото, а похоже, что тут его никто не рассыпал. Этому тоже смеялись: зачем еще золото? Тут золото — рыба, несколько раз, чтоб чужой человек запомнил, помянули контору, от которой якобы ловят.
База действительно была редкая даже для этих безлюдных мест — нахальная база: товар бочками, и кругом рыбья смерть. Все верно.
Тут бы надо Тобольскому уходить добром. Но он понял, что браконьеры ждут вездеход, который заберет икру, нашел предлог задержаться. А с вездеходом приехал человек, с кем уже сводила судьба: попадал как-то Тобольскому в облаве. Узнали они друг друга мгновенно, но виду ни тот, ни другой не подал. Так что Тобольский все же ушел из лагеря — вроде на север, к геологам. Сам, как скрылся из глаз, повернул в обход залива Троптун, на Оху. Но ушел он, конечно, недалеко. Спас его местный лесничий, случившийся поблизости чудом: услышал наметанным ухом возню, свернул с дороги. Это вышло Тобольскому счастье, что хотели замучить, а не сразу убили. Был он уже без сознания и в больнице нескоро очнулся — отбили ему почки.