Но докторская отодвинулась почти на два года.
И до сих пор, как ни занят по должности, Клюев иногда радовал станции, подотчетные институту, вот такими депешами — такого-то, мол, числа гляди в оба. Олег это называл — «клюевский допинг». Смеялся: «Проверяет, чтобы не спали». Иногда в означенные Клюевым сроки действительно хорошо трясло, чаще — нет. Тут один Клюев небось знает — шли землетрясения по науке или ломились вопреки всякой, практикам об этом трудно судить. Но допинг был. Олег как-то послал ответ на домашний адрес: «Было семь землетрясений приветом Миронов». Они с Филаретычем заранее хмыкали, предвидя ответ — по известному всем троим сценарию. Но ошиблись. Клюев прислал через сутки: «Срочно вылетаю». Приурочил ловко.
И сейчас может прилететь с новым начальником, кто его знает.
Вообще — все может быть. Вон — пятого августа, чего далеко ходить, пришлось дать по океанской стороне острова тревогу цунами, среди ночи вывозили в сопки народ. Начальник штаба цунами в пух разругался с Иргушиным, который в сопки лезть не желал; только намылся в бане, благодушествовал за чаем, подавал подчиненным пример несознательности. Костька Шеремет дежурил на берегу, глядел — не ушло ли море: перед волной море с шумом откатывается от берега, обнажая дно на сотни метров. Отчаянные любители, бывало, вместо бежать рысью вверх — кидались подбирать со дна рыбу, которой море оставляло за собой тьму. Глупая эта отчаянность до времени сходит с рук. До момента. Этот раз волна пришла всего полтора метра, практически — не было. А могла — и пятнадцать. Недаром радиоточки в поселке неотключимые, крути как хочешь — не вывернешь. Чтоб можно было в любое время объявить тревогу по радио. И сирена, конечно, орет, это уж — как война.
Утром народ слез с сопки: пронесло.
Тут обнаружилось, что новый шофер стройучастка под шумок вывез на казенном вездеходе все свое барахло, до нитки. Сидел теперь на груде узлов с женой и ребенком, вниз идти отказался. Сколько ни уговаривали, отвечал: «Я подыхать не хочу!» Начальник стройучастка Верниковский проявил терпение к новичку, объяснял добром, что большого цунами, опасного для жизни, тут сроду не было и есть на это цунами-станция, люди несут круглосуточную ответственность. Но шофер повел себя истерично, кричал хуже женщины: «Знаем мы эту ответственность! Везувий тоже никогда не извергался, а потом— извергся!» Вслух жалел, что приехал в чертову дыру из такого культурного места — Хоста, где жил как бог. «Так зачем же вы в самом деле приехали?» — не выдержал Верниковский. «За чем и вы!» — грубо ответил шофер.
И был неправ: Верниковский тут двадцать лет живет, это его на земле место, а новый шофер — все знают — приехал подзаработать на год-два. Это разница. Новый шофер криком всех восстановил против себя. Двое суток сидел на сопке, костер жег, как волк, держал ребенка в дождливой сырости, жена поздним вечером — тайком от него — спустилась до бабы Кати, взять хоть хлеба.
Слез наконец. Узлы таскал па себе — Верниковский машину не дал, строго ударил за прогул по зарплате. Ждали: уедет шофер, между прочим — хороший, высшей квалификации, нужны такие. Но показал себя трусом. Это, впрочем, бывает по первости, на острове относятся с пониманием. Не кололи этим. Так что в культурный центр Хоста новый шофер стройучастка пока не уехал. Работает.
В темноте Ольга стукнулась на крыльце станции об дверь. Это уже непонятно — входная дверь распахнута настежь. Вошла через коридор. Громко, предупреждая Агеева о себе, сбила с сапог грязь, влезла в сухие тапочки, которых возле порога много. Прошла в дежурку.
Теплота тут была. Яркость.
Сразу увидела, что Иргушин прав.
Агеев сидел, крепко уставив в стол локти. Лицо его, меж ладоней, было красным, припухлым, густые брови казались сейчас неопрятными, встрепаны, как шевелюра, ноги кинуты на пол безвольно и вкось, как Агеев никогда не сидит. С видимым усилием поворотив на Ольгу глаза, Агеев взглянул на нее без смысла, издалека, съехал куда-то взглядом. Но Ольга успела поймать в глазах его, на самом дне или даже глубже, что-то знакомое для себя, вернее — по себе. Будто ему больно.