А Агеев, из всех один, стал вдруг: триста грамм колбасы — столько-то, сто пятьдесят масла — столько-то, две сайки — еще вот столько. И так ровно бабе Кате дает, без сдачи. Будто думает, что только его и ждут тут — надуть. Баба Катя, конечно, быстро обиделась, сказала громко: «Что это вы, Александр Ильич, мозги себе засоряете? На то — счеты есть, продавец». Ответил: «Мне так удобнее, я же математик — привык». Ну, посмеялись, раз математик.
Однако продолжал дальше.
Потом — в бане. Варвара Инютина перед входом продавала кленовые веники для парилки, тридцать копеек веник. Брали кому и не надо: какой у Варвары заработок, девок — две. Агеев прикинул веник в руке, тряхнул: «Сколько?» Листья посыпались. И не взял, прошел в баню. После у Лялича одолжился в парилке, таким же веником. А сам не взял. Это баба Катя тогда приметила: мелочлив, своего не упустит…
Поэтому когда Агеев съехался вскоре с тихой Кларой Михайловной и Клара Михайловна входила в раймаг с сияньем, баба Катя не больно за нее радовалась. Не спешила. Видела, что молодожен Агеев на жену глядит тускло, как рыба в холодильнике: незряче. Глаза, конечно, синие. И стал сразу ухожен, в раймаг теперь ни ногой. Уж Клара Михайловна — дождалась женщина — вкруг него хлопочет. Это баба Катя всегда знала за Кларой Михайловной — большую доверчивость, безотказность, такая уж не даст трещину. Только можно — разбить, это пожалуйста.
Агеев вот и разбил, связался с Шеремет, Веркой. Уж не бабе ли Кате знать: часто бывает, встретил — да не то. А уж потом — то. Но Агеев в отношении к Кларе Михайловне повел себя склизко, как минога-семидыр, не нашел в себе мужского достоинства. Там — спал, тут — ел, последнее дело. Весь поселок уж знал, одна Клара Михайловна как птичка — не ведала. Кто-то все же открыл глаза. И зря она Верку тогда не царапнула, на второй забойке. Как раз — надо было, и люди бы ее как раз поняли.
Это уж все забылось, ладно.
Как сосед Агеев для бабы Кати практичный, не намусорит, по сравнению с Веркой — просто сахар. Говорит вежливо, сам моет крыльцо в свою очередь, бережет задастую Верку. Ну, его дело. Девчонкам своим — Марьяне да Любе — не препятствует сидеть у Царапкиных, когда и сам приведет. Верка глядит на это брюзгливо, едва — «здрасьте», будто баба Катя нарочно отбивает девчонок от дома. А дома никакого и нет — безуютно у Верки, вот что.
— С Верой Максимовной тоже не дело — ругаться, — наставительно сказала еще баба Катя, использовала момент. — Все же — соседи, работаете в одной станции..
— Больно мне надо — с ней ругаться, — фыркнула Лидия.
Выскочила от бабы Кати, прошлась в сорочке по комнате, искоса глянула на себя в трюмо. Понравилась себе: рост, ноги, живот — будто и не рожала, гибкий, опять же — бедра; плечи — широковаты — просто такая кость, Ничего; глаза всажены глубоко, словно изюм, но глядят со значительностью. Случайно перевела значительные глаза на окно. Море блестело далеко, гладко, закруглялось у горизонта. Детской игрушкой, без подробностей, над морем в окне торчал пароход.
— «Баюклы»! — крикнула Лидия.
Сразу на ее голос выскочили — Юлий, Иван, Мария.
— Ну, будет в раймаге денек, — сказала баба Катя с мечтательностью. Позвала: — Мама, идите сюда! Вы чего там заснули в кухне? «Баюклы» на подходе!
Но в кухне было тихо по-прежнему.
— Не слышит, горе с ней, — сказала еще баба Катя.
Открыла дверь в кухню. Прабабка стояла перед широким окном, жадно ела даль глазами, не шевельнулась. Очень маленькое ее лицо, обтянутое тугой кожей, было почти приплюснуто к кухонному стеклу.
— О, она уж глядит, — сказала баба Катя с укором. — Чего же вы, мама, молчите? Все же — не каждый день пароход! Можно бы и сказать.
— А думаешь, она видит? Она дальше носа не видит, — сказала Лидия сзади. Крикнула громко: — Теплоход, бабушка!
Прабабка медленно отвернула от окна маленькое, как у куклы, лицо, сморщилась недовольно:
— Чего орешь, Лидка? — Сказала одной бабе Кате, будто другим такую мысль не понять: — Ездют все по морю, ездют. А моря не знают…
— Ой, а чего тут знать! — пискнула Мария.
Но баба Катя поняла сразу, сказала:
— Бросьте вы, мама! Сколько лет прошло — море и море.
Прабабка глянула в лицо ей печально, с пристальностью, шевельнула губами. Но больше ничего не сказала.
Через час с небольшим теплоход «Баюклы» подошел до своего места, стал на рейде, ближе все равно нельзя — камни. На борту его люди копошились, как муравьи, много, нетерпеливые люди — туристы, у которых на весь этот остров — один неполный день. С берега уже отвалили навстречу теплоходу плашкоуты для перевозки, неуклюжие, как утюг, просторные, как танцплощадка. Чайки низко висели над теплоходом, хватали куски. Плашкоуты, тяжело, как утюг, разрезая воду, подходили все ближе. Приладились к борту, стали, вздрогнули на волне.