Вернулся к берегу.
Лицо горело так, словно ему пришлось сходить в туалет не в безлюдной роще, а в зале Государственной Думы. Оставляя во влажном песке глубокие борозды, Валёк прошёл ещё несколько шагов и обессилено рухнул на живот.
Сплюнул колкие крупинки, налипшие на истрескавшиеся губы. В последний раз обернулся на ночной город, не обращавший на него никакого внимания. Прижал к щеке мокрую рубашку-поло и провалился в сон.
Произошедшее не оказалось кошмаром, как бы Валёк этого ни хотел.
Просыпаясь и снова нашёптывая слова бестолковых молитв, он всей душой надеялся, что дикий мираж растворится дымкой. А вместо него Валентин увидит… что он увидит? Окна своей ипотечной квартиры? Или больничную палату? Или, может быть, озабоченные лица хирургов, переживающих, что пациент слишком рано вышел из-под наркоза?..
Утро было прохладным даже для тропиков.
Поёжившись, Валёк расправил изляпанную в песке рубашку. Брезгливо поёжился, но на плечи набросил. Солнце вставало за Оперным театром, невидимым из-за пальм на центральном холме. Стараясь не смотреть по сторонам, Валентин побрёл на солнечную — восточную сторону острова, спотыкаясь и облизывая губы.
Передумал двигаться по пляжу, свернул в джунгли, спугнув присевших на ветви чаек. Те, сорвавшись с места, унеслись в сторону Краеведческого музея. Пересекли невидимую глазу границу, превращаясь в обычных городских голубей, и нагло уселись на крыше.
Напившись вдосталь (глотал из ладоней с опаской, хоть и знал, что галлюцинациями обязан вовсе не роднику), Валёк всё же выбрался на солнечный свет. Живот принял прохладную чистую воду, но поурчал, намекая на подкатывающий голод. Если кошмар не развеется, сегодня ему придётся размышлять, где найти пропитание…
Островок, спрятанный посреди бетонного мегаполиса, небесное светило нагревало, будто бы через увеличительную призму. Электронные часы на углу мэрии показывали самое начало восьмого, а на берегу припекало настолько, что влажная рубашка на плечах Валька высохла почти мгновенно.
Уставившись на театр и памятник перед ним, Валентин сел лицом к солнцу.
Один посреди огромной площади, по которой сновали полупрозрачные приведения машин и автобусов; спешили к парам студенты; парковали блатные иномарки работники мэрии.
Прогревшись и окончательно стряхнув сон, Валентин предпринял ещё несколько попыток спастись.
Теперь плыл в сторону солнышка, чтобы иметь возможность корректировать курс. Долго, до боли в плечах и рези в груди. Целеустремлённо, но намеренно не поднимая головы и не оглядываясь. Когда стало невмоготу, осмотрелся.
Ни театр, ни спуск в метро ближе не стали — остров за спиной не отдалился ни на шажочек.
Опустошённый и голодный, Валёк вернулся на пляж.
Решил снова кричать, привлекая внимание спешащих совсем рядом — буквально шагах в двадцати, — людей. Передумал, едва подав голос. Глотка была содрана, как будто ближайшие три дня он питался исключительно хрустальным песком. Остров продолжал издеваться над выжившим, окончательно превратив его в безмолвный покорный экспонат.
Затем Валёк пробовал добыть пищу.
Рыбы, как ни старался, в прозрачных южных водах (под которыми кое-где виднелся серый асфальт) так и не заметил. Чаек, на границе миража меняющих оперение и превращавшихся в голубей, поймать тоже не смог. Попробовал сцапать одинокого краба, но тот так шустро убежал в воду (превратившись в бродячую городскую собаку), что Валентин даже не успел подхватить полено.
Несколько раз ходил вглубь островка напиться.
Несколько раз дремал в тени.
Обыскал пальмы на наличие кокосов, но те оказались безжизненными, похожими на музейную пластмассу. Жевать траву оказалось не просто невкусно, но и опасно — и без того пустой желудок вывернуло наизнанку мощным спазмом, после которого Валёк пару часов провалялся в забытьи…
Попытки развести огонь тоже ни к чему не привели. Познания, почерпнутые на популярно-образовательных каналах вроде National Geographic или Discovery, оказались такими же бесполезными, как умение отплясывать румбу. Носок, холщевый шнурок от штанов и сухие ветки валежника никак не хотели превращаться в жаркое пламя. Натерев мозоли и перепсиховав, Валентин бросил бесполезное занятие.
Затем какое-то время плакал, свернувшись на песке в позе эмбриона.
Затем снова пошёл пить.
Волны шумели мерно и завораживающе, заглушая звуки происходящего на площади, но каким-то внутренним чутьём островитянин распознал, что на западной стороне произошла авария.