Шум, которого Валентин не слышал; выхлопные газы, которых он не ощущал; запахи еды, визг шин, броуновская суета городских жителей — весь этот дичайший карнавал окружал его, подобно иллюзорному водовороту, мучающему молчаливыми красками, но не способному утопить…
Иногда на сознание находило что-то агрессивное и светлое, как вспышка спички в кромешной тьме. Тогда он вскакивал, бегая вдоль воды и размахивая руками. Мочился уже не скрываясь, демонстративно помахивая членом проходящим мимо девушкам и женщинам. Что-то хрипло кричал, что-то бормотал. В какой-то момент вообще обнаружил себя без одежды (нашёл её раскиданной по острову, собрал и стыдливо оделся). Когда спички сознания гасли, снова наваливались голод и бездонная душевная пустота…
Память (сука!) принципиально отказывалась возвращаться. Имя, предположительный род занятий и город, в котором родился и жил — вот и всё, что поселившийся на острове мужчина знал о себе наверняка. Вот и всё богатство современного человека, повод для гордости и хвастовства…
В следующую ночь Валёк тоже почти не спал.
Равнодушно наблюдал за ночным городом, красивым и опасным.
Стал свидетелем ещё одной аварии, страшной и кровавой. В начале второго (как сообщали часы на мэрии) на огромной скорости на пустынном проспекте в лобовой атаке сошлись «Порш Каен» и «Мицубиши Лэнсер».
Хозяева своих жизней, хозяева его города, водители легковых машин отдавали себя Новосибирску в жертву, сжигая себя быстро и красиво, в то время как Валёк был обречён на медленное и болезненное затухание. Прибой окрасился густым и красным, когда спасатели выковыривали с передних сидений фарш, оставшийся от лихачей и их пассажиров.
Вдруг поймав себя на мысли, что с удовольствием зажарил бы эти ошмётки, Валёк ушёл на другую сторону рощи…
Там через несколько часов он наблюдал за преступлением. Девушка явно припозднилась, бывает такое в жизни. И хоть шла отнюдь не по спальному району, где и фонари-то не горят, Валентин точно знал, что её жизнь в опасности. Даже тут, на пустых и ярко-освещённых аллеях Первомайского сквера.
Трое подростков, вынырнувших из-за кустов, ударили её палкой под колено, отобрали сумку. Потащили в темноту, яростно отбивающуюся и отчаянно зовущую на помощь. Очерченный помадой алый девичий рот открывался широко, словно был готов порваться, но до проклятого судьбой острова не долетало ни звука. Двое прохожих, случайно свернувшие на эту же аллею, предпочли спешно ретироваться, испуганно озираясь и даже не подумав вызвать полицию.
В самом центре Сибири, в её столице, в сердце могучего города, в ста шагах от мэрии грабили и насиловали человека. Было ли до этого кому-то дело? Валентин, меланхолично наблюдая за детьми мегаполиса, обкусывал сухие губы. Город жил по своим законам, которые не способен уяснить даже самый мудрый его житель…
Он снова поменял наблюдательный пост.
Перешёл на северную оконечность острова, медленно вошёл в воду.
Хотел плыть, но не для того, чтобы спастись. Он хотел раствориться в своём городе. Без остатка. Если на роду написано утонуть в асфальтовых течениях проспектов и улиц — пусть так и будет.
Он плыл и плыл, пока над головой не начал зажигаться бледный рассвет.
Затем его, потерявшего последние капли сил, вынесло на берег, где Валёк и погрузился в тревожный и болезненный сон.
Этот остров станет его могилой.
С такими мыслями Валентин проснулся, с удивлением обнаружив, что уже почти два часа дня. Лицо и руки страшно обгорели под палящим солнцем, но он рассматривал покрытую коростой кожу отстранённо, как если бы та принадлежала другому человеку.
Сознание начинало затухать.
Причём не как в предыдущие разы, когда он терял задор, веру в спасение или энергию тела. Оно начинало умирать, и с неожиданным спокойствием Валёк вдруг понял, что готов.
Когда он умрёт, остров медленно погрузится под истрескавшийся асфальт площади Ленина, как уходят под воду целые континенты. И тогда он окончательно сольётся с царством круглосуточных аптек, серого бетона, гражданской несправедливости, бесконечного счастья, воровства, улыбок новосёлов, жгучей любви, охамевших таксистов, безысходности и страха, тусклых фонарей, победоносных триумфов, запредельной тоски, благоухающих цветов и огромных воробьиных стай.
Теряя ощущение времени, Валентин кое-как добрался до привычного места, с которого глазел на театр и бесчисленные восходы. Сел по-турецки, подогнув под себя ноги, и опустил голову на грудь.