— Здесь Беллини. — Пауза. — Ну и что же? — Еще одна. — Понимаю. Вы пробовали рентген? — Третья пауза — очень длинная и неприятная. — Нет, нет, ни в коем случае. Я говорю: ломать не надо... Сложите все и несите ко мне.
Старый добрый чемодан, милое фибровое чудовище со старомодными металлическими углами. Я проклинал тебя, таща в руках до вокзала в Софии и изнемогая от твоего непомерного веса. Сейчас, если только я что-нибудь смыслю в логике, тебя принесут сюда, и начнется заключительный акт церемонии. Надеюсь, не самый неприятный.
Снимаю шляпу и обмахиваюсь ею, как веером. Мне и в самом деле душно.
— Я могу сесть?
— Да, да, конечно... Пеппо, подвинь стул господину.
С достоинством опускаюсь на сиденье и наваливаюсь на спинку. Стул скрипит. Господи, где они откопали такую рухлядь? Кладу шляпу на колени, прикрыв ею Э. Уоллеса. Кто знает, не захотят ли эти двое напоследок заинтересоваться книгой? В ней ничего нет ни в переплете, ни между страницами, но представители ОВРА могут не удовольствоваться поверхностным осмотром и растерзать обложку. «Не люблю растрепанные книги, — думаю я. — Между прочим, мне никто не сказал, что на таможне в Триесте рентген. Надо будет запомнить...»
Коротая время, достаю сигареты. Предлагаю Беллини и Пеппо. Беллини с видом знатока смакует каждую затяжку. Натянуто улыбается.
— Не будьте в претензии, синьор Багрянов. Поверьте мне, Италия самая гостеприимная из стран в Европе.
— В мире, — поправляет Пеппо.
В третий раз я слышу все те же слова о гостеприимстве. Неужели ими встретят меня в Швейцарии и Франции? И кто в итоге окажется самим гостеприимным — швейцарская БЮПО, полиция генерала Дарнана[6] или имперское гестапо?
— Чего мы ждем, синьоры?
— Ваш багаж.
— Он нужен вам?
— Нам? Нет, синьор.
— Тогда почему его несут сюда, а не в вагон?
Беллини тянется к телефону. Прижав трубку к уху и набирая номер, говорит:
— Я думал, вы захотите убедиться, что ничего не пропало.
— А могло пропасть?
— О, что вы! — Ив трубку: — Беллини. Закончили паковать? Хорошо. Тогда несите прямо в вагон.
Закончив разговор, Беллини встает. Я слушаю его извинения с видом посла на приеме у Бориса Третьего. Обмен рукопожатиями проходит под аккорды взаимных улыбок, после чего Пеппо устремляется к двери, чтобы коммерсант Багрянов не утруждал себя возней с замком.
Пеппо же сопровождает меня до перрона. Киваем друг другу и расстаемся — дай бог, навсегда. Хотя инцидент и исчерпан, хотя Беллини ничего не записал в процессе разговора, я склонен полагать, что в Милане меня не обойдут вниманием. Все, что требуется, господа из триестского вокзального пункта ОВРА выудят я при чтении моей въездной анкеты и сообщат куда надо. Имя, возраст, место рождения, адрес и так далее.
У вагона нахожу Дину и Альберта. В руках у Дины бутылка виши. Кажется, они и не подозревают о причине моего отсутствия; в противном случае Дина не была бы так заботлива. Альберто протягивает мне бумажный стаканчик. Вода теплая, но я пью с удовольствием. Выпиваю всю бутылку и не отказался бы от второй.
Скверные новости: обстоятельства складываются так, что мне, вполне вероятно, не суждено съездить в Рим. А между тем, именно в Риме находится посольство Швейцарии, без визы которого нельзя попасть в Женеву. В Софии визу не удалось раздобыть; остается надеяться на снисходительность консульства в Милане. Если оно там есть.
4
Интересно, что испытывает собака, потерявшая хозяина? Я нередко встречал таких, но как-то не задумывался над их ощущениями. Бежит по улице пес с растерянной мордой, тыкается носом в углы — ну и пусть себе бежит... Двухдневные поездки — сначала в Рим, потом в Галларде и Комо, — сопряженные с непрерывными и безуспешными поисками, заставили меня вспомнить об осиротевших собаках и проникнуться к ним сочувствием. Особенно, когда поиски зашли в тупик.
На миланском вокзале я распрощался с Вешалкой. Фон Кольвиц после, триестского испытания вновь проникся доверием и подтвердил желание поговорить со мной по телефону в Берлине. Я поблагодарил его, дав себе слово забыть и номер телефона, и сам факт существования оберфюрера СС. И потом — когда и как я попаду в Берлин?
Прежде чем думать о Берлине, следовало добраться до Рима, и здесь мне помог Альберто. Короткого звонка в полицию — прямо из будки на вокзале — оказалось достаточным, чтобы через час я получил разрешение на недельное проживание в Милане и поездку в столицу. Альберто с шиком довез меня до квестуры на своем «фиате», таком огромном и черном, что его можно было принять за катафалк. Я поцеловал руку Дины и удостоился многозначительного пожатия.
— Не забывайте нас, — сказала Дина. — Милан наполнен соблазнами, но лучшее, что в нем есть, это друзья
Адрес Дины я записал еще в вагоне. Альберто, сопя, протянул мне мягкую вялую лапу.
— Не обижайте малышку...
«Фиат» сверкнул омытым лаком и умчался в сторону центра, а я остался — круглый сирота в огромном городе, о котором знал чуть больше, чем о Сириусе. Улицы закружили меня, запутали, углубив ощущение одиночества роскошной отчужденностью реклам. «Бреда», «Сниа вискоза», «Монтекатини». «Фальк», «Пирелли» — все это было не для меня, не ко мне обращены были отверстые входы в Торговый банк и Итальянский кредит. Прежде чем втиснуться в переполненный трамваи и полуживым выйти из него у вокзала, я до пресыщения налюбовался вывесками концернов в центре, древностями Старого города и проникся сознанием своей незначительности перед величием Миланского собора.
Визит в Рим оказался бесплодным. Выходя из швейцарского посольства, я пожалел, что отпустил такси — весь разговор занял десять минут. Пока я ловил машину, чтобы вернуться на вокзал, подробности, всплывавшие в памяти, отравляли душу, и Вечный город показался мне дурацким скопищем дворцов, ханжески подновленных церковных развалин и рваного белья, сохнувшего на веревках в переулках. Впрочем, настроение мое испортилось несколько раньше, когда завершилась беседа с чиновником в посольстве Германии. Немецкий дипломат по манерам и обхождению оказался почти двойником швейцарского чиновника и отличался от него только одеждой. Если немец был обряжен в полувоенное и серо-зеленое, то швейцарец прочим покроям предпочел пиджачную пару, а цветам и оттенкам — шоколадный.
— Не думаю, чтобы что-нибудь вышло, — сказал швейцарец и слегка поднял бровь. — Почему вы не обратились в посольство у себя на родине?
— Меня лимитировали сроки.
— Напрасно. Софийские коллеги навели бы справки, не затягивая. Здесь это сделать труднее: кто знает, как скоро будет получен официальный ответ.
— Но...
Бровь опустилась на место. Ах, есть «но»?
— Я не собираюсь задерживаться в Берне или Женеве. Мне нужна транзитная виза. Это меняет дело?
— В известной степени.
— Я могу надеяться?
— На всякий случай заполните эти бумаги и побеспокойтесь о финансовом поручительстве вашего посольства... Не понимаю, почему вы не хотите действовать ординарным путем — через свой консульский отдел?
— Сколько это займет?
— Месяца два, я полагаю.
— Вот видите! Потому я и рискнул прийти непосредственно к вам.
— Боюсь, что все-таки напрасно, господин Багрянов. Хотя я и попробую что-нибудь для вас сделать... Для начала запаситесь официальным подтверждением вашей кредитоспособности. Это многое упростит.
— У меня есть чековая книжка.
— Этого недостаточно... Весьма сожалею.
Можно было уходить, но я решил проявить непонятливость.
— Чем плоха чековая книжка?
— Деньги нетрудно одолжить на короткий срок, внести в банк и по миновании надобности закрыть счет. Не обижайтесь, господин Багрянов. Вы сами понудили меня к ненужной прямоте. Если б вы только догадывались, сколько людей стремится укрыться в Швейцарии от войны! И каждый готов предъявить чековую книжку, а, когда приезжает, оказывается, что республика вынуждена кормить его и одевать.
6