– Ты, Пашка, молодец. А на моих природа отдохнула, – сказал ему дядя при последней встрече. – Может, так оно и должно быть. Мои родились с золотой ложкой в зубах. А если жизнь человека, как щенка, в воду не швыряет – или плыви, или тони к чертовой матери, – то он так и сидит всю жизнь. На хрена ему самому в воду лезть? Они и не лезут. Они просто умные, умней нас с тобой. А тебя мать правильно воспитала. Как чувствовала, Пашкой назвала. Был Павел Мордвинов – и будет Павел Мордвинов. Слышишь, племяш? Будешь Павел-второй. Наша порода.
Конечно, узнав о дядиных планах скорого превращения его, Павла Мордвинова-второго, в олигарха, он попытался сказать дяде все, что положено говорить в таких случаях, но дядя был не сентиментален и слушать не стал.
– Ладно, Павел, молчи. Вопрос решенный. Шелуха все это, – устало махнул он рукой. – Все мы смертны, все мы человеки. А ты, если что, тетку и моих обормотов без куска хлеба не оставишь, я тебя знаю. Дела на заводе в Надеждинске не очень, сам знаешь, да все руки не доходили. Поднимай сам, твое теперь. Тогда и остальное тебе со спокойной душой передам. И еще вот, держи. У секретаря своего на столе нашел. И спер, не удержался, – хмыкнул Павел Владимирович. – Красноречивая вещь. С собой возьми туда, в Надеждинск, поставь перед носом и смотри каждый день. Должно помочь. Или ты не Мордвинов.
Уже совсем близко показалось здание аэропорта. Павел оглянулся на город – его уже не видно, он знал точно, но все же оглянулся. Кто знает, на сколько приходится уезжать. И подумал: каким он будет счастливым, когда вернется!
Вот уже третий час Юля металась по сцене и залу, сводя воедино репетицию актеров, эстрадного оркестра и танцевального ансамбля. Самодеятельные музыканты и танцоры, страшно гордые оказанной честью – они будут заняты в настоящем спектакле и непременно проснутся знаменитыми после премьеры! – старались изо всех сил. Но режиссер все время оставалась чем-то недовольна и заставляла повторять снова и снова. Сейчас как раз прогоняли номер Юры Батракова, поэтому оркестранты спешно перелистывали ноты, а девчонки и ребята из танцевального ансамбля, которые в этом номере не были заняты, спустились в зал и уселись в первом ряду.
– Юра, еще раз повторяю: мне не надо, чтоб ты пел! – остановила его Юля. – Просто рассказывай. Причем мне, а не всему залу, понимаешь разницу? Валентин Иванович, оркестр здесь играет совсем тихо. И не страшно, если Юра будет говорить не в такт. Да, и еще вот что: попробуйте полуобернуться к Юре, как будто вы тоже хотите его послушать. Вы справитесь? Давайте попробуем.
Дирижер Валентин Иванович с готовностью кивнул – ему и самому было невмоготу стоять спиной к происходящему на сцене, и разрешение стоять вполоборота пришлось как нельзя кстати. А Батраков продолжил «песенный рассказ» – именно так, как просила Юля:
Девчонки из ансамбля, прислушавшись, захихикали. Юля сердито на них оглянулась, и девушки испуганно притихли – режиссера они боялись.
– Сашка, ты мне что рассказать хотела? – наклонившись, неслышным шепотом спросила у дочери Марианна Сергеевна. Обе сидели довольно далеко от сцены и не боялись, что их услышат, поэтому позволяли себе изредка переброситься парой слов.
– Сейчас, мам, подожди, мне интересно, про что песня, – остановила ее Александра.
– Визбора надо знать! – возмутилась мать. – Ты же культурный человек!
– Я знаю Визбора, но этой песни не слышала, – обиделась Александра. – И ты послушать не даешь.
Марианна Сергеевна, фыркнув, отвернулась. Она чувствовала себя обманутой: дочь знала какую-то потрясающую, по ее словам, новость, но тянула кота за хвост и рассказывать не торопилась. Марианна Сергеевна же была любопытна как женщина и как актриса и, стало быть, чувствовала себя некомфортно вдвойне. Но тут, на ее счастье, Юля объявила перерыв.