Первый же глоток мягко пихнул меня в затылок. Номер перестал раскачиваться и зафиксировался в пространстве. Мы синхронизировались с ним. А где-то с половины бутылки путь до Москвы не кажется очередным утомительным этапом, а становится дорогой к дому – самым желанным отрезком пути за все время командировки.
«Хорошо, что есть на свете это счастье – путь домой!» – пели «Земляне».
Правда, я вспоминаю не совсем эту песню, а ее переделанную версию. Армейская, дембельская. Как там?
Вновь сигнал ночной тревоги поднимает всех в ружье,
Только мы уже в дороге – отслужили мы свое.
Ведь не зря для нас по части вышел дембельский приказ,
Ах, какое ж это счастье – увольнение в запас!
Наверно, не самый лучший вариант переделки, но ведь сочинители и не претендовали на эстрадную славу. Для души же писалось, для себя, для своих. На самом деле, дембельскую радость и грусть невероятно трудно облечь в подходящие слова. И дело не в том, что основной язык армии – матерный, просто для целого куска абсолютно инопланетной жизни трудно подбираются даже символы. Наверное, потому-то спустя годы и уцелели в памяти только то четверостишие да первая строка: «Ваши письма, словно птицы, к нам спешат издалека».
Понятный визуальный ряд – он для нормальной жизни, и запоминаются именно те строки, что отзываются здесь и сейчас. А ведь пока казарменный дух окончательно не выветрился, я отлично помнил песню целиком. Но тогда много армейских глупостей продолжали тянуть меня по инерции. Ведь зачем-то бегал ранью-рань в Петровском парке, хотя откосить от утренней зарядки считалось в армии делом чести? Вот такие вывихи сознания. Теперь, конечно, не бегаю: и парк далеко, и неохота. Бегать – удел клерков. На объектах так наломаешься за день, что становится не до борьбы с гиподинамией. И все же жаль, что песня забылась, точнее – большая ее часть.
Я не помню, как отключился. Последние действия мог разве что предположить по некоторым утренним наблюдениям. Скорее всего, вырубился после того, как покурил, ибо в пустой бутылке лежал окурок, но как он туда попал – ни единой подсказочки от памяти. Видимо, в какой-то момент «пошел жидкарем», если на сленге выражаться. В буквальном переводе это означает, что фреон на входе в компрессор по какой-то причине в пар не превратился, а устремился в рабочую полость жидкостью. А жидкость не сжимаема. Компрессору остается только захлебываться. Если не прочихается – то превратится в кучу металлолома. Тут примерно так же. Когда по какой-то причине сил быть в норме не осталось, то плывешь – «идешь жидкарем». Вот и выключаешься из реальности. А просыпаешься только утром. Или не просыпаешься.
Автолыч еще похрапывал. Прихватив полотенце и мыльно-рыльное снаряжение, я пошел отстаивать коротенькую очередь из таких же ранних пташек. Точнее, пташек было всего две, и одна из них как раз впархивала в санузел, сменяя вышедшего. Минут через пять за мной встал Автолыч, а разбойничьего вида кавказец проскользнул в освободившуюся комнатку.
– Доброе утро! – поприветствовал меня сияющий Автолыч.
– Доброе!
– Выспался?
Я на миг задумался, прислушиваясь к себе. В принципе – да, выспался, но с большим удовольствием передал бы руль напарнику и подрых на пассажирском сиденье. К сожалению, в списке возможностей такой вариант отсутствовал, как и тот, чтоб еще денек провести в гостинице. Впереди чуть меньше семи сотен верст. Что ж, я все же больше готов стегать в одну харю, нежели не готов. А значит – выспался.
– Ага, выдрыхся! – утвердительно киваю.
– Хорошо!
Автолыч, безусловно, заметил паузу, но вида не подал. Значит, последит за мной, чтоб если начну клевать носом – разбудить.
Дверь открылась, и тщательно выбритый кавказец вышел из санузла. Вот совсем ведь другой человек! Не разбойник уже, а вполне себе даже интеллигент. Он кивнул, что освободил место, я так же вежливо поблагодарил, заперся и проделал весь утренний ритуал. Нет, не очень весь: морды лица бритвой касаться не стал – оставил для дома. Как-то стремновато скрести себя в не самом чистом помещении. Ко всему, я обрастаю гораздо медленнее, нежели тот южанин, и потому щетину могу позволить себе носить пару дней, не опасаясь, что какой-нибудь обожатель идей Ломброзо настучит на меня правоохранителям.
Выехали мы удачно. Народ только начал просыпаться. Когда кибитка перевалила через все мосты и выбралась на трассу, я вспомнил, что снова забыл поздороваться со своим другом, работавшим на станции. Ну, если на чистоту, то и не забывал, просто старательно себе пудрил мозги, будто забыл. Не хотелось здесь задерживаться – манила трасса. Ее голос подобен зову голодного вампира, как он описан в книгах. Такому призыву невозможно противостоять, он подгоняет и отсекает все лишние мысли. И вот уже азартно давишь на газ, выходишь на обгон, оттормаживаешь, играешь в кошки-мышки с гаишниками, уворачиваешься от аварий. Все-все сторонние желания тихо сохнут в сторонке вместе с совестью, чтобы потом накинуться и разрывать душу. Все потом, все потом, все потом…