Хлопнула дверь. Звук реального мира вплёлся в туман беспокойной дремоты. Нет! Ещё слишком рано! Он не хочет просыпаться! Ему здесь нравится, и он не хочет возвращаться к боли!
И он бы снова заснул, ушёл бы на прежнюю глубину и забыл про внешний мир, но следом закричала женщина, не оставив ему никаких шансов остаться по ту сторону реальности. Глазам потребовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к яркому освещению – солнечные лучи из широкого окна падали ему прямо на лицо. Потолок над ним не был незнакомым, он оказался непривычным, да и само место его пробуждения вызывало достаточно знакомые ощущения. Давид понял, что лежит на скамейке в холле лыжной базы. Он успел заметить, как один незнакомый ему мужчина вбегает в столовую, откуда и доносились женские крики, второй мужчина собирался последовать в том же направлении, но, увидев пробуждение Давида, замер в нерешительности возле него.
А вот это лицо было ему знакомым. Давид хоть и не знал Георга, не мог не замечать его на лыжной базе, они имели привычку здороваться друг с другом в тех случаях, когда пересекались. Дворник сразу вернул ему память, и на Давида нахлынули воспоминания, от которых он старался спрятаться. Десятикилометровый круг, последний спуск, резкое падение и боль, которая сразу же обнаружила себя. Она никуда не уходила, она терпеливо дожидалась его, когда он, наконец, выйдет из обморока и вновь сможет её чувствовать.
Давид сел и смахнул с ног пропитанную кровью жилетку, у него не было правой ступни, у него действительно не было ступни. Заждавшаяся боль сжала его ногу в тисках, а в животе полнился силой крик.
– Где? Где моя… – Давид пытался выдавить слова, но их смыло потоком дикого вопля.
С рёвом раненого бизона он откинулся назад и даже не заметил, что сильно ударился головой о подлокотник скамейки. Боль грызла и разрывала его на части, ему хотелось хоть немного облегчить страдания через вопли.
Георгу пришлось подхватить его, когда лыжник чуть не выпал со скамейки. События развивались слишком быстро, он не успевал ни о чём подумать, но на подоконнике стояло несколько пузырьков с обезболивающим, как можно скорее нужно было достать таблетки и дать лыжнику, пока не стало слишком поздно.
Георг с опаской покосился на близкое окно, а затем попытался прикрыть рукою рот извивающему Давиду. Одной ладонью он пытался нащупать его губы, другой тянулся к пузырькам.
– Не кричите. Не кричите, пожалуйста. – Он чувствовал, что и сам в скором времени начнёт кричать от безысходности, от того, что абсолютно ничего не может поделать. Давид дёрнул рукой и смахнул на пол приготовленные баночки. На подоконнике осталась только одна, откатившаяся в самый дальний угол.
Давиду казалось, что подошедший дворник пытается его задушить. Он давил ему на лицо рукой и не давал возможности нормально дышать. Что происходило? Почему его старались задушить? Ему приходилось бороться на два фронта: с собственной болью и руками этого человека, который никак не желал ослаблять хватки. Борьба лишала его последних сил, он тщетно пытался освободиться из цепких пальцев дворника.
– Ай! – Георг отдёрнул руку, Давид зубами впился в мякоть на его ладони и весьма сильно сжал челюсти. – Я помочь хочу! Вам нельзя кричать!
Теперь он двумя руками взялся за лицо Давида. Тот постоянно крутил головой, не давая возможности прицелиться и закрыть ему рот. Пальцы соскальзывали с щёк, попадали в нос, царапали скулы, он чувствовал слюну и новые укусы, но не оставлял попыток. Проснувшийся представлял для них угрозу, но даже не понимал этого.
Сильный удар по челюсти заставил Георга отшатнуться назад и плюхнуться на задницу. Он ошарашено смотрел на севшего Давида, растрёпанного и красного от напряжения.
– Убери свои поганые руки! – Еле переводя дыхание и глотая слова, прохрипел лыжник.