— У вас с ней что-то было? — спросил Арен. И разозлился — его вообще не должно это волновать.
— Конечно, нет, — вскинулся Мамору. И с отвращением добавил: — Она постоянно говорила о тебе… Как помешанная.
— Это называется любовь, придурок, — Арен пнул его по ребрам носком ботинка — слабо, но Мамору истошно взвыл.
Игараси равнодушно смотрел на скорчившегося у его ног мужчину — такого даже бить как-то… Противно.
Дождавшись, пока Мамору прекратит подвывать, он присел на корточки и достал из кармана камень, практически ткнув им в лицо лежащему:
— Узнаешь?
Всхлипывания прекратились. В глазах Мамору появился фанатичный блеск, который Арен нередко видел у Наоми, когда та находила очередное ископаемое эпохи палеолита и подпрыгивала на месте от нетерпения, желая поскорее посмотреть на «чудо».
— Это оберег, — прошептал Мамору. — Очень мощный.
— Без мистических штучек, — оборвал его Арен. — Ты отдал его Наоми?
— Продал, — поправил Мамору, осторожно поднимаясь и с опаской поглядывая на Игараси. — Он стоит очень дорого. Дело не только в том, что оберег весьма древний — для его изготовления использовался редкий, нетипичный для тех времен минерал. Это уникальная вещь, ценность которой…
— Ближе к делу, — одернул чересчур увлекшегося фанатика Игараси. — Ты продал его Наоми. Где она взяла деньги?
— Обменяла оберег на большую часть своей коллекции, — признался Мамору.
Ясно, вот куда делась вся эта рухлядь, — мысленно отметил Арен.
— Я отговаривал ее, но она уперлась. Наоми такая… Упрямая, — на губах Мамору появилась мечтательная улыбка, а в глазах — плотоядность.
— Я тебе все зубы выбью, — ласково пообещал Аре, — если еще раз увижу это выражение на твоем лице, когда ты говоришь о моей жене. Зачем ей понадобился оберег? От кого она хотела защититься?
— Это не для нее, — возмущенно запыхтел Мамору. — Этот оберег предназначался для тебя. Судя по вопросам, Наоми собиралась преподнести его тебе, и, раз уж ты держишь его в руках, ей это удалось.
— Почему мне? Я не нуждаюсь в защите, тем более такой.
— Это ты так думаешь, а Наоми считала иначе. Она была обеспокоена чем-то, нервничала, но ничего мне не рассказала. Только потребовала оберег, я сбросил цену, — смущенно пояснил Мамору, — как другу.
Арен хмыкнул.
— То-то же у тебя их нет.
— Я люблю ее, — вдруг произнес Мамору жалким тоном. — А ты — нет. Зачем издеваешься над ней?
Из груди Игараси вырвался вздох раздражения — кто еще над кем издевается; в искусстве мотать нервы Наоми не было равных — даже ее отсутствие приносило ему кучу проблем.
— Мамору, — голос Игараси стал ниже, превратившись в угрожающий. — Наоми всегда знала о твоих чувствах. То, что она на них не ответила — только ее решение.
— Неправда, — бросил на него обиженный взгляд Мамору. — Это ты не давал ей свободы!
Арен покачал головой.
— Я ее никогда ни в чем не ограничивал.
И, возможно, это было самой большой его ошибкой. Следовало запереть Наоми дома, в четырех стенах. Сейчас, оглядываясь на прошлое, Арен жалел, что впервые поддался такой слабости — слишком глубоко впустил ее в себя, а она ушла, напоследок пройдясь каблуками по его сердцу.
Просто ради нее… Ему хотелось стать лучше.
И к чему это привело? — спросил сам себя Арен, невесело усмехнувшись собственным мыслям. Мамору уже поднялся, торопливо пряча снимок и вытирая кровь; Игараси молча покинул помещение — здесь ему делать было больше нечего.
Дождь снаружи усилился, превратившись в самый настоящий ливень — Арен промок до нитки, как только ступил за порог, но не спешил бежать к машине. Подставив лицо освежающе холодным струям, он смотрел в небо, затянутое темно-серым — и вспоминал.
Когда все покатилось в бездну?
Наверное, после ее дня рождения, — вода стекала по его лицу, попадала в глаза, мокрая одежда неприятно липла к телу, но Арен продолжал стоять.
До праздника все было хорошо — он это помнил: поцелуи по утрам с запахом свежего кофе, долгие и спокойные вечера, в которых царил полумрак, молочная кожа Наоми и ее обольстительная улыбка. На праздновании она выглядела счастливой — среди обилия гостей Арен видел только ее, потому что кроме Наоми, для него никого не существовало.
А потом она стала увядать. Сделалась раздражительной, мелочной, капризной — как невыносимый ребенок. Вещи, к которым раньше Наоми относилась ровно, стали вызывать у нее гнев: Арен вздрогнул, вспомнив, как однажды после его очередной задержки на работе она спросила не привычное «Все в порядке?», а «Где ты опять был?», и в этом «опять» сквозил неприкрытый упрек.