Наоми распахнула веки. Ее глаза были темными, как беззвездная ночь.
— Эксперимент над Маной оказался неудачным. Он не принес того, чего так жаждал Тояма.
Игараси вспомнил маленькие, деформированные слабые когти на руках Маны и ее треснувший череп, поморщился.
— А мой был удачным, — сухо закончила Наоми. — Тояма хочет понять, почему.
— Это движет им? Интерес? Исследование? — Арен не мог не задавать вопросов, хоть и видел, насколько они неприятны ей.
Чем больше ты знаешь своего врага, тем больше у тебя шансов на победу.
— Тояма хочет стать таким же, — усмехнулась Наоми. — Силы — вот чего он желает. Но не понимает, что у всех ёкаев есть две стороны. Тэнгу жестоки к людям, но справедливы. Кицунэ хитры, но добры. В Тояме нет второй, хорошей стороны. Он обладает только темной.
Наоми внезапно замолчала и прислушалась — повела головой вправо, неподвижно замерла, уставившись широко раскрытыми глазами в стену. От того, насколько неестественным было это движение, Арена пробрала дрожь.
— У нас мало времени, — Наоми отмерла так же внезапно, как и оцепенела. — Ты говорил, что Ринджи должен приехать?
— Да, он уже должен был быть здесь, — мрачные мысли, которые Арен старательно отгонял, полезли ему в голову.
В темных глазах Наоми мелькнуло сочувствие.
— Все будет хорошо, — сказала она. Но в ее голосе не было уверенности, только слепое желание приободрить.
Арен хорошо знал, когда она лгала. Почему в тот роковой день, когда Наоми объявила, что хочет развестись, он не распознал ее ложь?
Звякнула цепь. Очнувшись, он посмотрел на нее — Наоми, не вставая, подползла к нему, вытянула вперед руку, насколько это было возможным. Цепь натянулась, завибрировала от силы, с которой Наоми дернула ее.
— Я люблю тебя, — в ее темных глазах появились слезы — как звезды, вспыхнувшие во мраке ночи, — мне так жаль.
Ее протянутая к нему рука тряслась.
Это походило на прощание.
— Не смей, — низким, угрожающим голосом рыкнул Арен. — Не смей…
Он уже попрощался с ней однажды. Второго раза не должно быть.
Игараси и сам не знал, о чем просит ее. Не смей уходить? Но он не в силах ее удержать. Не смей прощаться? Это было ее право.
Наоми все решила. За него и за себя. За них.
— Так будет лучше, — из-за слез она ничего не видела перед собой, но ей было и не нужно видеть — лицо Арена помнила прекрасно, в мельчайших деталях. Не забыла бы, даже если бы захотела. — Ты же понимаешь…
Она всхлипнула и замолчала.
Я не владею собой, — хотелось сказать ей, но она боялась открыть рот, потому что из него наружу рвались уродливые рыдания. Это и злило, и утешало одновременно — потому что пока еще она могла плакать.
Но скоро не сможет. Сотни перьев ворочались под ее кожей, рвались наружу — лопатки жгло огнем, и Наоми едва сдерживала громкий, торжествующий крик, хозяйкой которого была не она.
— Я ни о чем не жалею, — глотая слезы, быстро проговорила она. — Я счастлива, что встретила тебя. Мне жаль, что все так получилось.
Боль сотрясала ее тело, но боль, царящая в сердце, была сильнее. Она должна быть хладнокровной, как ее обожаемые ножи и клинки — такой же равнодушной и твердой, как сталь, но стоило ей вспомнить Арена, как вся решимость плавилась, точно металл под напором огня.
У них должно было быть больше времени. Вся жизнь. Существо внутри нее смеялось над количеством человеческих лет, но Наоми было бы достаточно. Прожить вместе отпущенное время, вместе уйти.
Моменты из их непрожитого совместного будущего мелькали перед глазами, как захватывающий фильм — она смотрела их, не отрываясь, и знала, что ничего из этого не сбудется. Мысли путались, становясь все более хаотичными; злобный шепот, исходящий из глубин нутра, не заглушал даже встревоженный голос Арена.
— Ты помнишь, как мы познакомились? — с трудом спросила Наоми.
Она не расслышала его ответа — голова раскалывалась на части, перед глазами было темно, хотя она держала их открытыми. Наверху кто-то торопливо ходил, меряя шагами зал, очень тихо плавился воск. Но она слышала. Слышала.
— Да, — ворвался в уши родной голос. — Я помню.
— Ты спросил у меня, нравится ли мне та картина, а я ответила, что нет. И добавила, что только идиот мог купить подобное уродство, — Наоми улыбнулась, слепо глядя перед собой, — только потом я заметила чек в твоей руке.
— Картина и впрямь была уродливой, — прошептал Арен.
— Но ты все равно повесил ее в гостиной.
— Потому что она напоминала о знакомстве с тобой.
В горле защипало. Наоми хотела еще раз повторить, что любит — еще тысячу раз, — но вместо слов вырвался отвратительный клекот.