Я повернулась к деду.
— Можно мне ее носить, дед?
— Носи что хочешь, — сказал дед, поглядывая на папу.
Отец прикурил папиросу.
— Как там твой дурдом? — спросил он тетю Риту.
— Это не дурдом.
— Ну конечно, не после твоего электрошока, да? — заметил папа, выпуская струю дыма.
Я огладила руками пижаму, затем сделала несколько движений, будто танцующий паровозик. Я села на пол кухни и покрутилась, затем задрала одну ногу в воздух. Тетя Рита зааплодировала.
— Вот это представление! — восхитилась она. — Замечательное шоу! Браво!
Я посмотрела на папу.
Папа глубоко затянулся, затем обратился к тете:
— Как там Наоми?
Тетя Рита нахмурилась.
— Ее же так зовут, да? Наоми? — спросил папа.
Дед с шумом втянул в себя воздух. У тети Риты покраснело лицо, казалось, из-под ее одежды сейчас полетят искры от электричества, которое она привезла с собой из Сиднея.
— Она в порядке, — ответила тетя Рита.
— Она же врач, верно? — спросил папа.
— Да, — ответила тетя Рита, глянув на деда.
Лицо его напряглось, а губы он сжал так плотно, будто пытался что-то ими откусить. Казалось, что ему жарко, словно огонь костра опалил ему щеки. Дед встал и наклонился над раковиной, будто пытаясь дотянуться до крана.
— Вы же познакомились в больнице? — спросил папа.
Тетя Рита кивнула:
— Да, так и есть.
Дым от папиросы деда поднимался над его головой.
— Больничный роман, — заметил папа.
На полу я заметила коричневые куриные перья. Похоже, они прилипли к нашей одежде — к моей и к тетиной.
— Рэй, — предостерегающе сказала тетя Рита, — не начинай.
— А чем она занимается на работе? — спросил Рэй.
— Отстань, Рэй, — сказала тетя Рита.
Дед широко расставил руки, вцепившись в края раковины, костяшки пальцев у него побелели.
— Что она за врач? — Каждый раз начало папиной фразы было легким, словно мяч, подброшенный в воздух, словно летний ветерок, но конец становился тяжелым, будто свинец.
Тетя Рита повернулась к папе:
— Обычный врач, Рэй. В больнице она работает с женщинами.
— Правда? — спросил папа. — Значит, ты в хороших руках. Здорово. Очень мило. — Струя дыма, которую папа выпустил в потолок, разошлась по углам. — Ты неплохо устроилась, Рита. Она горячая штучка?
— Горячая, — ответила тетя Рита. — Горячей не бывает.
Дед повернулся к ним.
— Заткнитесь. Хватит об этом, — сказал он.
— О чем, папа? — спросила тетя Рита.
— Ты знаешь о чем. Об этих чертовых делах.
— Каких делах?
Мне казалось, что я вижу, как сильно стучит под рубашкой сердце тети Риты.
— Черт возьми, это неестественно, Рита! Господи! Да что с тобой не так?
— Что не так, папа? Что «неестественно»?
— Я — в бар. Вам что-нибудь принести? — спросил папа, поднимаясь.
— Ты гребаный придурок, Рэй, — бросила тетя.
— Всегда пожалуйста, — ответил Рэй.
— Что «неестественно», папа? — снова спросила тетя Рита.
— Ты знаешь о чем я.
— Тогда скажи!
— Не заставляй меня произносить эти чертовы слова вслух. И так все плохо…
— Какие слова? Почему бы не сказать вслух?
— Не в этом доме!
— Тебе что, стыдно? Правда? Тебе за меня стыдно?!
— В точку. Ты права, Рита. Мне стыдно!
— Тебе за меня стыдно, да? После того, что ты сам натворил!
— Не говори со мной в таком тоне в моем собственном доме!
— Тебя беспокоит, как я говорю? Этому дому есть о чем волноваться и кроме моих слов!
— Заткнись, Рита! — Деда трясло.
— Не надо говорить мне о том, что естественно, а что нет, папа! До тех пор, пока ты не сможешь вернуть маму из могилы!
Дед что-то бессвязно забормотал, будто Рита связала его слова и переплела их узлами, и он не знал, какое из них выбрать.
— Выметайся отсюда! Гребаное чудовище! Стыд и позор на твою голову!
— Пошел к черту, папа! Ты сам чудовище!
— Проваливай из моего дома!
— Уже ухожу! — Тетя Рита забрала со стола сумку и пошла, громко топая ботинками, через коридор к выходу.
Я слышала, как открылась дверь, а затем тетя Рита вернулась.
Папа еще не ушел.
— Ты что-то забыла? — спокойно спросил он, будто и не было никакой ссоры.
— Пошел к черту, Рэй, — сказала тетя Рита, хватая ключи со стола.
— Полегче, Рита, — заметил папа.
Тетя Рита остановилась. Волосы у нее были темные, она зачесывала их назад, как и папа, и глаза у нее были такие же темные, но в их глубине сиял свет, который пришел из больницы, тот же самый, что она давала пациентам. Она была старше папы и как будто нависала над ним, словно была выше его ростом. Она его не боялась.
— Дедушкин малыш. Малютка Рэй. Маленький Рэй, который мочит постельку, — сказала она.
Папа ничего не ответил. Он будто съежился. В первый раз в жизни я видела его таким маленьким, таким же, каким он, наверное, был тогда, возле больничной постели Лиззи, в тысяча девятьсот пятьдесят втором году, — в то время ему было тринадцать лет, ненамного старше Кирка. Он стоял там и терял что-то жизненно необходимое, и никак не мог это остановить.
Я пошла за тетей по коридору к входной двери.
— Оставь ее, Джастин! — крикнул дед.
Но я все равно пошла за ней. Танцующий поезд прилип к моей груди, будто боялся, что может сорваться.
— Тетя Рита, — позвала я.
Она повернулась и увидела меня, встала на колени в дверном проеме, вытирая слезы, взяла меня за руки и поцеловала их.
— Джастин, я очень рада, что познакомилась с тобой. Мне так жаль…
Затем она поднялась и ушла.
* * *
Тетя Рита не боялась пациентов. Она видела на них наручники, читала записи и спрашивала: «Они правда необходимы?» Из ее глаз будто исходили электрические разряды. Она брала в руки электроды и успокаивала пациентов: «Будет не больно, я обещаю».
Тетя Рита видела, что произошло, когда дед взорвался, а Лиззи была дома. И Рэй и Рита все видели — когда это произошло, они держались за руки, — но Рэй только иногда открывал глаза, чтобы уберечь себя. А тетя Рита видела все. В этот раз она хотела быть рядом с дедом, говорить с ним, подружиться с ним, рассказать ему о больнице и электродах, пить с ним чай, познакомиться с курочками. Тетя Рита очень хотела — но слишком многое она тогда увидела. Как Джон Уэйн в роли Рустера Когберна в фильме «Настоящее мужество» — она видела убийство. Но почему дед сказал, что она неестественная? Почему деду должно быть стыдно?
Неважно, как громко кричат взрослые, — они никогда не называют вещи своими именами.
* * *
Я повернула прочь от флигеля и пошла к курятнику. Постояла возле проволоки, прислушиваясь к звукам внутри, и услышала шорох. Я вдохнула запах соломы, перьев и курочек породы Иза Браун.
— Привет, девочки, — прошептала я. — Привет всем. Привет, Леди. Как вы там? Это я, Джастин.
Курочки молчали. Я хотела зайти внутрь, но дед не велел мне их будить.
— Скоро папа вернется домой, девочки, — сказала я. Петушок предостерегающе заклекотал. Я отошла от курятника и вернулась в дом.
Я слышала, как вскрикивает дед у себя в спальне:
— Если бы не Сэнди! Голоден? Боже!
Я пошла в гостиную и остановилась возле фотографии. На ней были Рита, дед и Лиззи, они все вместе стояли на улице перед домом в тот день, когда дед купил свои три акра. Уже тогда вокруг дома была волнистая полоса грязи. На фотографии папа не старше, чем я сейчас, а у Лиззи в волосах маленький цветок. Я дотронулась до ее лица и платья. Лиззи похоронили на кладбище. Она заболела пневмонией, и болезнь испортила ей легкие. Ее отвезли в больницу. Однажды, когда дед и папа выпили все пиво, папа стал кричать: «Черт возьми, Рита права! Это была не пневмония, старый ты ублюдок!»
Я не знала, чем еще заняться, и снова посмотрела на фотографию: дед, Лиззи, папа и Рита, все вместе. Но я не понимала, что нужно было сделать. Разве что-то можно было сделать?