— Одиннадцать. Я в пятом классе, — ответил Стив.
— Хочешь побороться? — спросил папа.
Стив оторвал взгляд от своих рук.
— Да! — Он притащил карточный столик и сел на стул напротив папы.
— Руку вверх! — скомандовал папа.
Стив поставил свою руку напротив папиной. Рука его была тонкой и белой, а папина — мускулистой, покрытой темными волосами.
Дед встал со своего кресла и накрыл их руки ладонью.
— На счет три, — сказал он. — Раз… два… три!
Стив изо всех сил старался прижать папину руку к столу. Он напряженно давил на нее, лицо у него покраснело.
— Давай, Стив, давай! — подбадривал его Кирк.
— Давай, Стив! Держись, парень! — приговаривал дед.
С ограды закричал Петушок.
— Толкай, Стив, толкай! Ну же! — кричали мы все.
Рука папы почти опустилась, балансировала почти у самого столика, Стив боролся как мог, потом Кирк опустил свою руку на ладонь Стива, и теперь они оба были против папы.
— Ты тоже им помоги, Джастин! — сказал дед.
Я положила руку на ладонь Кирка. Теперь мы все втроем боролись с папой, пытались опустить его руку на стол, давили на нее изо всех сил.
— Вперед, ребята! Вперед! — кричал дед.
Но когда рука папы, казалось, должна была уже коснуться стола, когда до него оставалось совсем ничего, папа нас переборол. Он прижал наши руки к столу, затем откинулся от столика, вскинув руки вверх.
— Вы почти победили! Были вот настолько близко! — Дед сложил пальцы, чтобы показать насколько.
Но папа победил. Мы все вместе боролись с ним, а победил все-таки он.
Дед положил сосиски на решетку для барбекю, а папа настроил стерео во флигеле, чтобы слушать гитарную музыку прямо во дворе. «Когда ты со мной, крошка, то для меня больше нет никого, когда ты со мной…» Дед и папа пили пиво, а мы держались к ним поближе и швыряли камни. Кирк изобразил, что стреляет в столбы ограды. «Пиф-паф!» Он сдул дымок с кончиков пальцев. Папа поднял два пальца, как пистолет, и прицеливался в Мисси, Леди, в Мадам, во всех курочек, пока они клевали землю и квохтали. «Бах-бах-бах!» Кирк и Стив не сводили глаз с отца, они говорили так же, как он; сидели, ели, стояли, прислонялись к стене и смеялись точно так же, как папа.
— Как поживает моя малышка? — спросил у меня папа. У его ног лежали пустые банки из-под пива. — Иди сюда.
Я подошла к нему.
— Ты растешь, — сказал он. — И все такая же худая. Дед тебя кормит? Дед, ты кормишь этого ребенка?
— А как ты думаешь, куда деваются все яйца? — спросил дед и отхлебнул пива.
— Эй, Джасси, — сказал папа. — Ты все еще гуляешь с Доун?
— Ага.
— Как поживает мама Доун?
Дед нахмурился.
— Что? — Папа, подняв брови, посмотрел на деда. Мама Доун каждый день ходила в туфлях на высоких каблуках, будто у нее на пятках росли длинные шипы, и поэтому ей нужна была полая обувь. Когда она шла по дороге, каблуки стучали: «цок-цок-цок».
— Как у нее дела? — спросил папа. — Как же ее зовут? Джулия, верно? Или Джулианна? Как она поживает?
— Хорошо, — ответила я.
— Так значит, ты все еще дружишь с Доун?
— Ага.
— Здорово, — сказал папа, кивая. — Очень здорово.
Дед снова хмуро посмотрел на папу, затем передал ему еще банку пива. Папа кивал в такт музыке, шевелил губами, напевая: «До конца времен я буду с тобой, крошка, если ты будешь такой же милой, такой же милой…» Папа с дедом свернули папиросы.
— Можно мне одну? — спросил Кирк.
— Курить «Белый вол» можно только тем, кто прошел войну, — сказал дед. Папа фыркнул. — И не раньше! — Дед прикурил папиросу. — Только после этого у тебя будет право его курить.
Кирк поднял упаковку табака и посмотрел на вола, нарисованного под лентой.
— Я не смогу отправиться на войну, пока не научусь стрелять.
— Так ведь у тебя для этого есть дядя Дэнни, — произнес папа.
Никогда не знаешь заранее, что папа скажет. Никак не догадаешься. Каждое его слово становилось неожиданностью. Я не сводила с него глаз, пытаясь все-таки угадать.
— Нет — если ты сам меня научишь, — ответил Кирк.
— В шестнадцать лет научишься, — вставил дед. — Отдай мне табак. Я сам тебя научу. Маузер — лучший учитель.
— Ерунда, — заявил папа. — Чертов маузер. Это ископаемое. У тебя что, к нему и патроны все еще есть?
— А ты как думаешь? — ответил дед, папироса его ярко разгорелась.
Я видела, как они похожи, будто отражают друг друга в зеркале; как они держат папиросы между большим и указательным пальцами, как затягиваются дымом; слышала их хрипловатые голоса, как они прищуриваются, выпуская дым. Будто дед был криком, раздающимся с холма, а папа — его эхом.
— Думаю, и правда есть. И они ржавеют в чертовом оружейном шкафу. Ты должен разрешить нам вытащить их оттуда, дед. Устроить им прогулку. Поговорить с ними, рассказать, что война уже закончилась. — Кирк разволновался. — Да, дед! Им нужно прогуляться!
— Забудь о моем оружии, — одернул его дед. — Оно останется на своем месте. В шестнадцать, Кирк.
— Дядя Дэнни покажет нам, как стрелять из винтовки, — заныл Кирк.
— Дядя Дэнни… — задумчиво произнес дед, качая головой. Он раздавил ногой окурок. — Передай мне дрова.
* * *
Когда приезжал папа, дом деда был заряжен электричеством, будто тетя Рита приложила к его крыше свои электроды и нажала на рычаг. Кирк и Стив не хотели уходить домой. Если бы Релл не заставила их, они бы весь день слонялись по двору, ожидая, что папа их увидит, или поговорит с ними, или выстрелит в воздух из своего пистолета и скажет: «В яблочко, парни».
11
Когда папа был дома, мне долго не удавалось уснуть. Я все ворочалась и ворочалась и резала воздух над головой, пока он беспорядочной кучей обрезков не падал на пол. В ночь на субботу, вместо того чтобы попытаться заснуть, я встала с постели и пошла на кухню. Я слышала, как снаружи он разговаривает с дедом. Я стояла за дверью, которая из кухни выходила во двор, и видела, что они сидят во дворе у костра. Пламя взвивалось высоко, освещая двор оранжевым светом.
Голоса деда и папы то звучали громко, то затихали, а затем снова усиливались. Я сидела на ступенях крыльца, скрываясь в тени. Ступени холодили тело сквозь пижаму с воздушными шариками.
Эту пижаму два года назад прислала мне тетя Рита. Дед тогда лежал в постели и слушал радио — его опять мучила бактерия.
— Зачем высаживать людей на чертовой Луне? Чертовы янки. Чертова Луна! — Было слышно, как дед разговаривает с радио.
Я вышла через главный вход. Каждый раз, когда по дороге мне встречалась маргаритка, я склонилась над ней и обрывала лепестки. Я шла по подъездной дорожке, склоняясь и обрывая лепестки, и пела.
— Я знаю все цвета радуги, знаю их наперечет, — пела я. — Сразу увижу, если какой-то из них пропадет! — Этой песне нас научила Сэбин. — Какой-то из них пропадет!
Дорога была пуста, рядом с домом тоже никого не было, и вообще нигде никого не было видно. Я подошла к почтовому ящику в конце дороги. Почтовый ящик мог открывать только дед. Ему не нравилось, если я к нему подходила.
— После дождя ты увидишь все сам — радуга будет сиять в небесах, — пела я и вдруг увидела, что из почтового ящика торчит что-то, обернутое в коричневую бумагу.
Я вытащила сверток и понесла его в дом. Дед на кухне заваривал чай.
— Смотри, дед! — сказала я и протянула ему посылку.
— Больше не трогай мой почтовый ящик, Джастин. Почта — не твое дело. — Дед взял посылку и повертел ее в руках. Он прочитал имя на бумаге: «Рита Ли», проворчал что-то себе под нос, разорвал обертку и вытащил из посылки пижаму с воздушными шариками. Цветные шары были везде: на рукавах и штанинах, на груди и спине.
— Дед, это что, для меня? — спросила я.
— Еще раз подойдешь к почтовому ящику — попадешь в неприятности, — пригрозил дед и протянул мне пижаму.