Дед вышел из дома с банкой пива в руках. Он сел в свое кресло и потянул за кольцо. Она зашипела, будто из нее выползла маленькая змея.
— Ваш старик возвращается домой, — сказал он.
Когда дед произнес эти слова, я почувствовала, как наши миры — Кирка, Стива и мой — съежились и отделились друг от друга. У нас разные матери. Рэй бросал одну мать ради другой. Релл застукала Рэя и Донну в машине. Донна сидела на месте Релл, держа руку на том же подлокотнике, что и Релл, и закинув ноги на приборную панель, — Релл тоже так делала. Еще до того, как Релл увидела папу с Донной, она уже знала, чем они там занимаются, будто ее глаза сбежали от нее, прокрались через окно в кабину, спрятались за зеркалом и увидели все, что происходило, а потом вернулись и рассказали обо всем голове. Я узнала об этом вскоре после того, как переехала к деду: я сидела за детским столиком, ела зерновое печенье и услышала разговор папы с дедом: «Тебе стоит быть поосторожнее, Рэй». — «Всякое случается». — «Ага, а теперь мне приходится жить с твоей чертовой „случайностью“».
Я сидела за таким низким столиком, что моя голова была не выше их коленей. Пока они не смотрели вниз, они даже не помнили, что я рядом с ними.
«Я могу забрать ее с собой». — «Только не туда, куда ты поедешь, сынок». — «А как ты думаешь, куда я по еду?» — «Я-то знаю куда». — «Ну и куда?» — «Оставь ее в покое». — «Я просто говорю, что мог бы забрать ее с собой». — «Даже не думай, Рэй».
Куда он хотел меня забрать? Куда бы мы поехали? Никто толком не знал, куда уезжает Рэй и чем занимается.
К дому примыкал флигель, он стоял с темными окнами, запертый на засов. Огонь от костра деда и свет с кухни не доходили до него, поэтому флигель невозможно было хорошо разглядеть, видны были только общие контуры. Во флигеле жил Рэй, когда возвращался домой. У него там было все, кроме душа. Вместо него Рэй наполнял ведро теплой водой из крана на кухне, затем подвешивал его над трубой с воронкой.
Пока Рэя не было дома, флигель стоял запертый, с задернутыми шторами. Если посмотреть в его окно, то можно было увидеть только свое отражение. Но после телефонного звонка флигель, казалось, раздался, словно Рэй изнутри раздвигал стены, напоминая нам о себе, как те самые головы с таинственными лицами, проступающими на коре красных эвкалиптов.
* * *
После ужина пришла Релл, чтобы забрать Кирка и Стива.
— Скоро приедет Рэй, — сообщил ей дед. На меня Релл даже не взглянула. За всю мою жизнь она ни разу на меня не посмотрела. «Только не ребенка Донны». Она не признавала меня, будто я была случайностью, которой не должно было быть. Я пощупала языком дырку в зубах. Да кто так рождается, стоя на коленях? Кто не знает, как правильно выйти в этот мир?
Черные волосы Релл собирала в хвост, и при этом кожа в уголках ее глаз — узких, как у Стива, — натягивалась. Каждый день она обводила глаза темно-зеленым карандашом.
— Правда? — сказала она. Глаза у нее заблестели. — И когда?
— В пятницу, — ответил дед.
— Он собирается научить меня стрелять, — заявил Кирк.
— Нет, не собирается, — возразил дед.
— Он сам сказал, что научит.
— Не было такого.
— А если не научит папа, — тогда меня научит дядя моего друга Дэнни. Когда вернется из Гимпи.
— Чертов Гимпи, — проворчал дед. — Хочешь пива, Релл?
— Нет, Дин сейчас дома. И я завтра работаю в утреннюю смену.
Релл работала в пекарне в Нуллабри. Ее смена начиналась в четыре тридцать утра, когда на улице еще было темно. Перед самым открытием магазина она разукрашивала верхушки пончиков глазурью. Но Релл ни разу не съела ни одного. Пончики лежали сияющими рядами — ананасовые, лимонные, шоколадные, клубничные — и ей было наплевать. Ей даже попробовать их не хотелось.
Кирк чертыхнулся. Дин был новым парнем Релл.
— Нам пора, ребята, — сказала Релл, позвякивая ключами. — В машину.
— Можно нам остаться тут? — спросил Кирк.
— Нет.
— Почему?
— Потому что дома куча работы. Дин хочет, чтобы вы помогли ему убрать мусор. — Кирк и Стив разочарованно застонали. — Пошевеливайтесь, — поторопила их Релл. — По дороге я хочу купить что-нибудь на ужин для Дина.
Мальчишки поднялись и вслед за матерью вышли из дома. Они хотели остаться на ночь у деда, поближе к тому месту, куда вернется папа, где он припаркует свой пикап, где он будет спать, пить пиво и просто жить.
* * *
После их отъезда я пошла на задний двор проведать курочек. Я просунула пальцы сквозь сетку курятника, наклонилась поближе к ней и увидела тени от несушек, спящих на насестах, а на самом верху на страже сидел Петушок. Он издал предостерегающий клекот. Я глубоко вдохнула, чувствуя запах живых курочек, спрятавших головы в теплые перышки.
Я вернулась в дом, села на кровать и начала листать журнал «Дорога и трек». В нем я увидела белый пикап «Форд F100», с такой же длинной антенной, как у папиного, и с таким же дополнительным бампером. Я вырезала одну из сторон пикапа, а затем днище. Мне уже десять лет, и я умею вырезать картинки ровно. Я занимаюсь вырезанием с тех пор, как переехала к деду. Мне приходится прятать лучшие из своих вырезок: если у деда заканчивается бумага для розжига, он приходит ко мне в комнату.
Я встала с постели и положила пикап в шкаф, на самый верх стопки с вырезками. Папа приедет в пятницу, но к этому времени зубы вряд ли вырастут. Язык нырнул туда-сюда в дырку. Кирк говорил: «Если сунуть тебе в дырку между зубами фонарик, то ты сможешь работать в шахте вместе с Брайаном Чисхолмом. Тебе за это даже заплатят».
Пятница наступит уже через три дня. Зубам точно не хватит времени.
4
На следующее утро в окно заглянуло солнце, желтое и яркое. Только моя комната находилась в передней части дома, и только ее окна выходили на дорогу, поэтому я была дозорным в доме деда. В шкафу на полке я нашла школьную юбку и футболку, оделась и пошла на кухню. Дед заваривал чай, завернувшись в домашний халат, который свободно болтался на нем. Я насыпала в чашку рисовых шариков. По радио передавали последние новости. Дед свернул папиросу с «Белым волом».
— Проклятый Вьетнам. Ради бога, на дворе уже тысяча девятьсот семьдесят первый год, а мы все еще выводим оттуда войска… — Он вздохнул и покачал головой, повернувшись к радиоприемнику. — Боже, Лиззи…
Лиззи — так звали его жену. Она умерла в госпитале в Балларате в тысяча девятьсот пятьдесят втором году. С тех пор прошло девятнадцать лет, но деду казалось, что все было только вчера.
Дым от папиросы деда и пар от чая клубами поднимались к потолку, перемешиваясь друг с другом в поисках выхода из комнаты. Дед затянулся еще раз и посмотрел на пачку «Белого вола».
— Добрейшее животное, — сказал он.
— Дед, какой сегодня день? — спросила я.
Он отпил глоток чая.
— Среда.
— А завтра четверг, — заметила я. — Потом будет пятница.
— Молодец, Джастин, — похвалил он. — Я знал, что ты не зря ходишь в школу.
После завтрака дед свернул еще одну папиросу и передал мне корзину для яиц. Куры ждали нас в курятнике. Дед открыл ворота, и первым к нему вышел Петушок. Он осмотрелся по сторонам, покачивая гребешком. У него на ногах были длинные шпоры, похожие на крючки.
— Эй, Петушок, присматриваешь за своими дамами? — спросил дед. За петухом вышли курочки. — Привет вам, леди, доброе утро, девочки, идите сюда, цып-цып-цып! — Папироса на губе деда ходила вверх и вниз, словно кто-то помахивал крошечной рукой.
Дед отдал мне поилку со старой водой, мутной от шелухи и грязи. Я вылила ее, отнесла посудину к крану, наполнила ее чистой водой и принесла обратно к курятнику. Затем взяла корзину и пошла к коробкам наседок. Яйца были теплые и гладкие на ощупь.
— Сколько? — спросил дед.
— Пять, — ответила я.