— Релл, что случилось? — спросил дед.
— Кирк пропал, — сказала она, передавая деду записку.
С того самого вечера с Джейми я больше не видела ни Кирка, ни Стива. Я была этому рада — их мне тоже не хотелось видеть.
Дед прочел записку, держа ее на вытянутой руке.
— Шахты? Боже правый. Ему же нет восемнадцати. Они вышибут его вон, как только узнают.
Релл всхлипнула.
— Он думает, что сможет присыпать нам денег.
— Держи карман шире!
Она застонала.
— Стив без него совсем пропадет. — Она будто не видела, что я стою рядом с ними. — Так неожиданно это все случилось, — сказала она деду. — Сын весь пошел в чокнутого папашу.
* * *
Я искала в шкафу, что надеть, когда с верхней полки на пол свалилась стопка прокладок. Как давно я ими не пользовалась? Я положила руку на живот: он был круглый и твердый и туго натягивал резинку юбки. Может, это накопилась кровь, которая не выходила во время месячных? Я нашла в шкафу старые штаны Кирка и надела их. Что же будет, если однажды вся скопившаяся в животе кровь выйдет наружу? Я шла вдоль ограды и потирала свой твердый, растущий живот. «Приходите побыстрее, месячные, пожалуйста, приходите быстрее».
* * *
Лето закончилось, а живот у меня стал еще больше. Я шла к реке, хлюпая по сырой земле; с собой я несла хлеб, молоко и холодный бекон. Все вокруг промокло от осенних дождей, колени у меня испачкались грязью, носки насквозь вымокли. На траве блестели бесконечные лужи. Дождь всю ночь барабанил по крыше дома. Земля покрылась свежей зеленью от дождевой влаги и речной воды. Затопленные дороги перегораживали таблички с надписями, которые я не могла прочесть. Мосты тоже закрыли. «Нужно укрепить чертовы опоры», — говорил по этому поводу дед, прикуривая папиросу.
А месячные все не приходили.
* * *
Я зашла в супермаркет в Нуллабри, а дед остался снаружи в машине. Мне нужно было купить хлеб и спички, но сейчас я стояла перед холодильником с сыром и маслом. Я оглянулась через плечо — в проходе никого не было. Тогда я взяла с полки сыр и положила его в рюкзак, затем оттуда, где лежали мясные продукты, достала тонкую холодную сосиску, а с полки — джем и мед. Потом я съем это все в своем убежище, обмакивая сосиску в джем и мед, заедая ее большими кусками сыра и запивая из пригоршни речной водой.
Пока дед ждал снаружи, я воровала еду и в магазине в Йоламунди, и в супермаркете в Нуллабри. Я утащила с собой апельсины, ириски, банку со свеклой, много сосисок, соленые крекеры и томатный соус. Припасы я складывала в убежище, пряча их под корой и листьями. Я поливала печенье томатным соусом, а когда оно закончилось, пыталась открыть банку со свеклой, ударив ею о камни, но у меня ничего не вышло. Чтобы открыть ее, мне нужен был отцовский «смит». «Целься только в того, кого хочешь убить». Я положила консервную банку на полку — можно было использовать ее как оружие. С щеками, вымазанными джемом, и с привкусом холодной сосиски во рту я сидела в убежище и смотрела сквозь щели в стенах на реку. Сидела тихо, будто дымчатый лягушкорот[12] на дереве — никогда не отличишь его от ствола. В лесу показался кенгуру, а я была охотником, как индеец из племени команчи. Я бросила в него копье, и кенгуру ускакал прочь. Мир вокруг исчез, осталось только мое убежище. И лето тоже давно прошло.
Когда приходила пора пить чай, я всегда возвращалась домой. Дед варил яйца, жарил яйца, готовил омлет и яйца-пашот, а я съедала все до единой крошки. Он не спрашивал меня про школу. Из нее не пришло ни единого письма. И он не заставлял меня туда ходить.
Однажды вечером я взяла из банки спички и собрала за оградой сухие сучья. Я скомкала бумагу, положила на нее тонкие палочки и зажгла спичку. Затем села в раскладное кресло деда и смотрела, как разгорается в костре пламя. Дед уже очень давно не разжигал костер. Я грела руки, подняв раскрытые ладони перед огнем, будто сдавалась неприятелю, как Регрет в фильме «Команчерос». Я обхватила руками живот с твердеющей внутри кровью, а пламя согревало мои мокрые колени.
Дед вышел из задней двери. Волосы у него спутались, глаза опухли.
— Дымом запахло, — пояснил он, медленно спустился с крыльца и подошел к костру, держа в руках банку с пивом.
Я перебралась с его места на соседний стул. Дед сел перед костром, и от света пламени лицо его стало оранжевым. Он протянул ладони к огню, будто тоже сдавался ему.
Остались только мы с дедом. Флигель в глубине двора был закрыт на засов, и ничто не могло сбежать из него, а папа, далеко-далеко отсюда, тоже не мог сбежать из тюрьмы. Мы с дедом перестали его ждать.
Потом я помогла ему почистить, нарезать и обжарить лук. Глаза у нас слезились и болели.
— Закрой уже нос, черт тебя дери, — сказал дед.
Он положил на яйца с луком масло и смешал его с желтком, чтобы сделать соус для курицы. Масло и куриный жир стекали у нас по подбородкам, а пламя в костре потрескивало, согревая нас своим теплом.
— Ну как, Джасси, лучше не стало? — спросил дед, прихлебывая пиво.
— Нет, дед.
46
На следующее утро я стояла на кухне и мыла посуду, когда дед попросил меня налить воды в чайник. И когда я повернулась, чтобы взять у него чайник, дед посмотрел на мой живот. Между юбкой и футболкой был небольшой зазор, похожий на улыбающийся рот. Дед нахмурился. Руки у меня были мокрые, с них капала пена, а дед все смотрел на мой живот, и рот у него приоткрылся от изумления. Я поставила чайник на стол и попыталась одернуть футболку на животе, а дед все никак не мог закрыть рот. Он медленно перевел взгляд с живота на мое лицо.
— Джастин… — выдавил из себя он.
Я вытерла руки об юбку и снова одернула футболку.
Дед шагнул ко мне и влепил затрещину.
— Господи, Джастин! Боже мой! Что ты натворила?! — Я не знала, что я такого натворила. Что он имеет в виду? — Ради бога!
Он снова дал мне затрещину, и я отшатнулась к столу. У меня закружилась голова, и пришлось ухватиться за раковину, чтобы не упасть; живот при этом подпрыгнул.
— Только не ты, Джастин, только не ты! Плевать на весь остальной мир, пошел бы он к черту, но только не ты! Вон с глаз моих!
Я села на кровать и прижала руки к животу. Он шевелился — будто в него залезла бактерия деда и выросла очень большой. Я легла на кровать и натянула одеяло до самого подбородка. Я никак не могла согреться. «Плевать на весь остальной мир, но только не ты». Что имел в виду дед? Что я такого натворила? Я повернулась на один бок, потом на другой. На улице начался дождь. Я что-то знала — но знание было покрыто тенью и не собиралось выходить на свет. Я сделала что-то такое, что не понравилось деду. Что-то, что весь остальной мир, который может идти к черту, тоже с ним сделал и этим очень обидел его. Япошки, тетя Рита, мой папа — все сделали что-то похожее, а теперь и я тоже.
Я лежала в постели очень долго. Но дождь все шел и шел, и казалось, что дом скоро окажется под водой, как стволы деревьев, схваченные Удавкой.
* * *
Когда стало темно, дед пришел ко мне в комнату и сел на край кровати.
— Казалось бы, мне уже ко всему стоило бы привыкнуть. — Он потер лоб и вздохнул. — Кто это с тобой сделал?
Я покачала головой. Но я не понимала, чему я сейчас возражаю.
— Джастин, — повторил дед. — Кто это с тобой сделал?
Я не знала… но в то же самое время — знала. Ответ как-то был связан с тем, что произошло той ночью возле реки.
— Джастин, кто?! — настойчиво спрашивал дед.
Я попыталась вспомнить обрывки той ночи — воду, звезды, машину, навалившуюся на меня тяжесть, но что со мной сделали? То, что имели в виду Джулия и Анетт? Я начала плакать. Я не знала ничего… и в то же самое время все знала.
Дед нежно погладил меня по щеке.
— Ох, Лиззи… — проговорил он. — Боже мой.