Я сняла трусики и зажала их в руке, а потом залезла на кровать. Я не понимала, что доктор имел в виду, когда говорил о моем поведении и действиях.
Доктор Маннинг накрыл мне ноги простыней.
— Ляг, пожалуйста, на спину, — попросил он.
Я легла, и живот навалился мне на горло.
Доктор Маннинг поднял мою футболку и ощупал живот длинными, холодными пальцами. Он измерил его лентой и что-то написал на листке бумаги. Потом достал из коробки резиновую перчатку.
— Подними колени, — попросил он, натягивая перчатку на руку.
Я подняла колени, и доктор Маннинг засунул пальцы мне между ног.
Я охнула. Доктор Маннинг повернул пальцы. Живот у меня поднялся еще выше, будто пытаясь от них убежать. Я плотно зажмурилась, но все равно продолжила видеть салон машины Джейми и ощущать на языке привкус рвоты и горячей мяты.
Доктор Маннинг вытащил пальцы и стянул с руки перчатку.
— Теперь можешь садиться, — сказал он.
Я одернула юбку и села на кровати.
— Срок беременности — пять с половиной месяцев, Джастин, — сказал доктор Маннинг.
У меня закружилась голова. «Срок беременности — пять с половиной месяцев». Что это значит?
Доктор Маннинг помог мне спуститься с кушетки.
— Пожалуйста, подожди снаружи, пока я поговорю с твоим дедушкой, — сказал он и повернулся к переговорному устройству на столе: — Позовите сюда мистера Ли.
— Да, доктор, — раздался голос из аппарата.
Дед медленно и осторожно вернулся в комнату. Он был бледен, а под мышками на рубашке проступили мокрые пятна. В дверях стояла медсестра. Я вышла из кабинета, и доктор Маннинг закрыл за мной дверь.
Я сидела в приемной рядом с женщиной и маленькой девочкой. Женщина подвела девочку к коробке, стоящей в углу, и вытащила из нее несколько книг.
— Поиграй с ними, Тилли, пока нас не позовут к врачу, — сказала она, затем снова села в кресло, а девочке широко распахнутыми от удивления глазами уставилась на меня.
Дед вскоре вышел вместе с доктором, и они вместе пошли к стойке.
— Пожалуйста, дайте мистеру Ли информационный буклет из госпиталя Святого Иуды, — сказал доктор Маннинг женщине в белом платье.
— Конечно, доктор.
Женщина передала деду какие-то бумаги. Дед вытащил бумажник, заплатил ей и направился к выходу.
Я последовала за ним.
Когда мы переходили через дорогу, бумаги, которые дала медсестра, хлопали деда по груди.
— Они обо всем позаботятся, — сказал он.
Я не знала, кому он это говорит — мне или дороге.
— Когда придет пора, ты отправишься в больницу. Потом все закончится.
Мы сели в пикап. Живот двигался и толкался.
— Ты недолго там пробудешь. — Он разговаривал со мной или сам с собой?
— Куда я поеду, дед?
Он повернул ключ в замке зажигания и ничего не ответил.
«Срок беременности — пять с половиной месяцев».
Мне казалось, что это происходит с кем-то другим, и этот другой человек понимает, что это значит, но я, Джастин, не понимала. Что-то стояло между мной и пониманием, будто вуаль, которой Стейси закрывала лицо на свадьбе с Брайаном Чисхолмом. Я прижала руку к животу. Мне не хотелось, чтобы там что-то было. Я хотела быть только собой.
Когда мы приехали домой, дед положил бумаги от доктора на кухонный стол. На одной из них была фотография кирпичного здания с крестом на крыше, перед ним по дорожке шли две улыбающиеся медсестры. Под фотографией здания была изображена женщина с цветами и ребенком на руках.
— Тебе нужно подписать эти бумаги, Джастин, — сказал дед. Он взял в руки один из листов и вытащил из кружки, стоявшей на подоконнике, ручку. — Вот тут. — Он показал пальцем на линию. Затем отошел от стола, чтобы наполнить чайник водой.
Без пальца деда, который указывал мне, где писать, линии все время двигались, и я не смогла подписать бумаги, поэтому просто положила ручку на столе.
Дед поставил чайник на плиту.
— Вот и умница, — сказал он и засунул бумаги на полку, под ножи и вилки. — Сходи собери у курочек яйца.
49
Поездка к доктору оказалась моим последним путешествием. После этого меня больше никто не видел, даже Стив — ни он, ни Релл больше к нам не приходили. Я оставалась в доме, даже когда дед выезжал за покупками. Когда я вставала, чтобы поправить антенну, я чувствовала, что дед смотрит на мой живот. Он вылезал из-под свитера, словно белый воздушный шарик. Потом я нашла в прачечной клетчатую отцовскую рубашку и стала носить ее — она была достаточно длинной и широкой, чтобы скрывать живот.
Дождь лил, живот рос, а Муррей в своих берегах поднималась все выше. По новостям сказали, что для зимы уже выпало рекордное количество осадков, а дед посмотрел на радио и заметил: «Уж мне-то мог бы и не говорить об этом, приятель».
Рядом со своим речным убежищем я построила грузовик. Стены и кабину сделала из веток, а в пространстве за рулем соорудила кровать. Я принесла из дома всю одежду, в которую уже не влезала, и сделала из нее подушки, крышу и матрас. С зеркала заднего вида у меня свисало красно-зеленое перо попугайчика. Я смотрела на дождь из кабины своего грузовика. Среди деревьев, переступая через корни, ходили страусы эму и клевали траву. «Я настроен убивать». Я подняла «смит» и подстрелила эму себе на ужин.
Сделав себе из ветки острогу, я стала поджидать на мелководье треску. Потом заметила одну, которая двигалась медленнее, чем остальные, будто она была не такая сильная и ее тело слушалось ее не так хорошо. Я прицелилась своим орудием в медленную треску, которая даже не могла как следует управлять своим телом, я держала в руке острогу и смотрела на свою жертву, которую хотела убить. «Только один из вас умрет сегодня, кто же это будет?» Я ударила рыбину. Но, вытащив ее из воды, я не знала, что с ней делать дальше. Я положила ее на берег. Она извивалась, прыгала и трепыхалась, и у меня из глаз потекли слезы. Рыба билась об землю еще очень долго, и все ее чешуйки покрылись грязью. Я попыталась ее выпотрошить, но только порвала мясо.
Муррей вышла из берегов, вода поднималась все выше по стволам эвкалиптов, которые все держались, держались стойко, не ломались, не уплывали в поднявшейся воде и даже не боялись. Я вечно была мокрой, носки в кроссовках хлюпали, штаны вымокли, а свитер стал тяжелым из-за речной и дождевой влаги.
Все больше времени я проводила в своем убежище, возвращаясь домой все позже и позже, и я могла найти дорогу даже в темноте. Вместе со мной шла Сильвер, а за нами следовал Джон Уэйн на Чудесном Коне. Дед никогда не спрашивал, где я была. Он пил пиво в доме и не разжигал костер. Он разговаривал обо мне только с курочками. «Глупая сучка. Наша Джастин. Даже она. Иногда мне кажется, что лучше бы я остался лежать там, в джунглях, рядом с чертовыми шпалами, а над моей головой ходили бы поезда».
* * *
Ночью мне было тяжело перевернуться с одного бока на другой. Я подкладывала под живот одежду, чтобы он не заваливался набок и не порвал мне кожу. Я не могла спать и больше не вырезала картинки из журналов. Я закрывала глаза и представляла себе свой грузовик и реку Муррей на Удавке. Я видела, как берега пытаются коснуться друг друга, как вода течет все быстрее из-за дождей. Разговаривала я только с курочками. «Сюда, цып-цып-цып», — говорила я им и кормила их, прибирала в курятнике, подсыпала им свежую солому. «Привет, курочки, привет. Это все мое поведение, Мадам; привет, Мисси, это все мое поведение, мои собственные действия», — а Мисси взбиралась ко мне на колени и сидела там, прижимаясь к животу, и вокруг не было ничего сухого, кроме ее теплого тельца под моими ладонями.
50
Однажды дед посмотрел на календарь на стене и сказал:
— В понедельник мы уезжаем. — Но я не знала, какой сейчас день недели: я больше не спрашивала об этом деда.
— Куда мы поедем? — спросила я, собираясь снова навестить свое убежище. В рюкзаке у меня лежали припасы для грузовика: хлеб, открывашка для консервных банок и бутылочные крышки вместо пуль.