Я натянула платье. На том месте, где раньше был живот, болтались свободные складки ткани.
* * *
Старшая сестра Картинг привела ко мне в палату деда. Он был бледен, и дороги на его лице разбегались во все стороны.
— Ты все собрала? — спросил он.
Я не ответила. Будто онемела.
Когда медсестра вручала деду прокладки, которые мне нужно было забрать домой, руки у него дрожали, и сам он словно был собран из сухих палок, из хвороста. Он попытался взять меня за руку, но я отдернула ее. Джо Майкл продолжал плакать, и мне нужно было слышать его. Мы с дедом подошли к стеклянным дверям больницы. Джо Майкл был по одну их сторону, а мир без него — по другую. Через стекло я видела пикап деда, припаркованный на дороге перед входом. Как только я сяду в машину — я больше никогда не увижу малыша Джо. Сейчас я точно это знала. «Йазред тьанз». Между мной и знанием не осталось преград. Дед открыл дверь, и мы вышли на улицу. Плач Джо Майкла пронзал меня, словно острый нож. Я подошла к обочине и остановилась.
— Пойдем, Джастин, — сказал дед.
Я не шелохнулась.
— Пойдем. Дорога домой займет прорву времени.
Но я даже не сдвинулась.
— Пойдем в пикап.
— Нет.
— Джастин, садись в машину.
— Нет.
— Садись в чертов пикап!
Я оттолкнула его.
— Нет!
— Джастин! — Он подтолкнул меня к машине.
— Нет! — кричала я. — Нет! Нет! Нет! — Малыш Джо был где-то там, в больнице. У меня раньше никогда не было ребенка, у меня раньше вообще ничего не было.
— Он мой! — кричала я. — Мой! Мой!
— Полезай в машину, Джастин! — Дед открыл дверь и швырнул меня на сиденье с такой силой, что я ударилась носом и подбородком о приборную панель.
У него из рук посыпались прокладки, будто куски хлеба для птиц. Люди останавливались, смотрели на нас, затем шли дальше.
— Нет! — кричала я.
За нами наблюдали медсестры, выходившие из здания, на нас уставились женщина в халате и семья с детьми.
Дед сел в машину, перегнулся через меня и заблокировал мою дверь. Пикап взвизгнул, когда дед, выворачивая на дорогу, задел тротуарный бордюр. Дед увозил меня от Джо Майкла, и я ничего не могла с этим поделать. Я бросала его в одиночестве. Он остался лежать в кроватке там, в больнице, без меня. Мой ребенок! Мне стало так тяжело. А дед все гнал пикап. И я ничего не могла с этим поделать.
— Ты сможешь вернуться в школу. Увидеться с друзьями. Снова сможешь повеселиться, правда? — проговорил дед.
Я посмотрела в окно; за ним виднелись те же самые деревья, те же дороги, машины и дома, то же самое небо, но теперь все изменилось. Изменился весь мир. Теперь у меня был ребенок.
Я сложила руки на животе и откинулась на сиденье. Мне хотелось, чтобы он снова оказался внутри меня. Теперь я бы понимала, что ношу внутри своего ребенка. Я бы положила руки на живот и спела бы ему: «Птичка на небо взлетела, песенку тебе поет», и он не вышел бы из меня, пока мы не оказались бы в безопасном месте. Я бы не поехала в госпиталь. Я бы пошла куда-нибудь в другое место, где бы смогла держать Джо Майкла на руках, где никто не смог бы забрать его у меня. Мы все ехали и ехали.
— Этот ублюдок вернулся в город. Живет в фургоне Стейси, но к нам он не сунется… Держись от него подальше, Джастин, — говорил мне дед.
Я слышала его — и в то же самое время не слышала. Мне было наплевать на то, что он говорит. И на то, кто там приехал в город. Мне на все было наплевать.
Когда мы вернулись к дому деда, на его стенах, как всегда, виднелась полоса грязи, на месте костра лежала зола, флигель пустовал, а окно моей спальни все так же смотрело на дорогу. Но какое это все имело значение? Все это когда-нибудь имело хоть какое-то значение?
* * *
Я проснулась рано утром, когда в небе еще виднелись луна и звезды. Мне снился малыш Джо: его серо-голубые глаза были открыты, и он искал меня. Он осматривал стены больницы, свою кроватку, коридоры, лестницы, ванные комнаты, потолок, вглядывался в лица медсестер, докторов, других девочек на кроватях, но нигде не находил меня. В целом свете ему нужна была только я, никто не мог меня заменить. Я снова погрузилась в сон, и теперь я сидела внутри Донны. Мне было тепло, голову мою окружала вода, и я дышала через щели на шее, как треска. Сквозь воду я слышала биение маминого сердца. Донна положила на живот руки, через кожу я чувствовала их давление. «Тебе лучше побыстрее перевернуться, малыш, — говорила она, потирая живот руками. — Лучше бы тебе побыстрее перевернуться». Я чувствовала запах папиросы отца, жареных яиц и слышала, как Петушок и курочки кудахчут во дворе.
* * *
В окно спальни ярко светило солнце, когда в дверь ко мне постучался дед.
— Джастин! — позвал он. — Можно войти?
Дед открыл дверь, в руках он держал тарелку.
— Я тебе завтрак принес. — Он показал тарелку: из яичницы дед соорудил рожицу — глаза из двух желтков и рот из полоски бекона. Он подложил мне под спину подушку. — Садись, Джастин, — сказал он и поставил тарелку на кровать. — Девочки по тебе скучают. Даже старый Петушок по тебе скучает.
Я отвернулась.
— Тебе нужно принять ванну, Джастин. И выпить аспирин. — Он дал мне коробку с таблетками. — Тебе станет легче.
Я не хотела, чтобы мне становилось легче.
Дед поднялся и посмотрел на меня.
— Тебе нужно есть, черт подери! — Он покачал головой и вышел из комнаты.
Я засыпала и просыпалась и не могла понять, где сон, а где явь. Я была в комнате, и надо мной нависала земляная волна, затем она прокатилась сквозь меня, и под ее напором ребенок вылез из моего шрама, разрывая меня, уничтожая старую Джастин, чтобы родилась новая — Джастин-мама. Мой ребенок здесь! Он здесь! Я открывала глаза и убеждалась, что он не здесь, его здесь нет. И снова я слышала плач, и снова засыпала, возвращаясь к нему во сне.
Весь день я слышала, как малыш Джо Майкл зовет меня. У него был только его голос, он защищался им от опасности и звал, постоянно звал меня.
Я встала с постели и надела то же самое платье и пальто, в которых я приехала из больницы. Я спою песню Джо Майклу в своем убежище, и вода донесет ее до моря, до госпиталя Святого Иуды в Джелонге, где в своей кроватке лежит Джо Майкл, и он меня услышит, а потом выпьет молока и уснет, и будет знать, что именно я — его мама.
В туалете я увидела, что моя прокладка пропиталась кровью, а когда я попыталась пописать, все там так щипало и горело, что мне казалось, что я падаю в то же жерло, из которого выбрался ребенок. Я стояла на краю этой бездны и смотрела вниз.
Взяв из сумки новую прокладку, я положила ее в трусики, а остальные запихала в школьный рюкзак и закинула его на спину. Грудь у меня набухла и стала твердой.
Я вышла из задней двери и остановилась на крыльце, посмотрела на ограду, на облака в небе, на ворота, вдохнула и прислушалась. Снаружи его было слышно немного лучше. Я стояла так долго, затем повернулась и снова зашла в дом.
Дед, открыв рот, лежал в постели и держал руку на животе. Лицо его исказилось от боли.
Больше у меня не было никого. Ни папы, ни тети Риты, ни мамы, ни сестры Петти — со мной всегда был только дед. Он сидел со мной в ту ночь, когда пропала Донна. Он познакомил меня с крутым парнем, собирал со мной яйца, и мы вместе ели ужин перед костром, держа тарелки на коленях. Я приносила ему пиво из холодильника, а он готовил для меня чай с молоком и сахаром, и мы вместе ухаживали за курочками. Их было так много — курочек, с которыми мы разговаривали, у которых мы убирали, которых кормили. Но именно дед отобрал у меня ребенка. Он пытался отдать его другим людям, отдать им единственное, что принадлежало только мне. У меня не было ни лошади, ни друга, ни матери, но у меня появился ребенок, Джо Майкл, а дед пытался отобрать его у меня. Я подняла с пола его ремень, отцепила от него ключи и вышла из комнаты.