— Спасибо.
Ложусь с бэхой на бок. Оставляю её в стороне, сам переворачиваюсь на спину.
Плитка отдаёт холодом, солнце припекает. Небо красивого синего цвета. Особенно глубокого в центре, по краям – бледного.
— Тебе, — голос Стаса почти пропадает, — нужна помощь?
— Нет.
Если бы я знал, в чём мне нужна помощь и нужна ли, я бы попросил. Сказал бы.
— Но спасибо, — я улыбаюсь.
Что-то во мне изменилось. С четверга, в кафе с Дрочильщиком Андреем. С его слов. С моих слов.
Опять всё делают эти неправильные слова.
Я смотрю на Стаса. Он, перевёрнутый, слабо улыбается.
Наверняка, его тоже изменили слова.
Нас всех, в какой-то момент, сделали слова, которые повлияли сильнее других. Чаще они – дерьмовые.
— Не катается сегодня, — говорит Стас.
— Когда у тебя катается?
— Когда тебя нет.
— Звучит так, будто я мешаю.
— Нет. Ты… помогаешь.
Стас берёт сигарету и поджигает. Затягивается и выдыхает:
— Избежать одиночества.
Облака закрывают солнце. Стас ссутулится, почти ложится на колени. Становится меньше и замолкает.
Если бы помогал.
========== 16. Суббота-четверг, 04-09.05 ==========
Достаю мятый листок с извинениями Дрочильщика. Читаю. Перечитываю. Те же слова, тот же посыл, тот же характер, но меня не злит. Не беспокоит. Не трогает.
Расправляю бумагу и кладу под учебники.
Что мне с этим делать?
***
— Доброе утро, Вадим, — говорит с улыбкой мама.
— Добрый… день, — замечаю 11.37 на часах.
— Организовать завтрак?
— Пожалуйста.
После полуденного завтрака подходит старик. Травит пару второсортных шуток и переходит на серьёзный тон. Дело возбудили.
Если бы Стас не просветил, я бы удивился и накинул старику светлых мыслей. Поймал бы на лаже. Не упустил бы.
Родители объясняют, что будет происходить и как, несмотря на наличие прямых доказательств. Так работает система.
Для подобных дел нужен отдельный суд, чтобы не ждать два месяца. А если я забуду? Опять вспоминать? А если вспылю? Моральный вред компенсировать будет?
Вот счастье.
***
Без Дрочильщика время оседает.
К замечаниям знакомых могу добавить, что затих не только я, все сбавили обороты, когда история оттеснилась настоящим в далёкое прошлое. Будто её не было. Но она была. Для меня, моей семьи, для Дрочильщика Андрея и, должно быть, для его семьи.
Я впервые задумываюсь об этом: он – не одиночка. У него есть семья, родители.
Они знают, что сделал их сын? Если узнали, помогли?
Большинство моих знакомых не полагается на родителей. Каким «знакомым» окажется Андрей?
Из любопытства пишу. Он отвечает: «Мама была в шоке. И потом долго злилась, и кричала. Думаю, она очень волновалась, но не могла выразить чувства по-другому». Краткий ответ по теме.
Надеешься на условное? 10.56
Да 11.01
На исправительные работы. Так смогу искупить вину 11.01
«Передо мной надо вину искупать», – недовольно тычу в экран.
Честный ответ.
Ты будешь недоволен таким решением? 11.10
Буду. Но не пишу. Что-то останавливает: те же погоревшие эмоции. Заслужил. Никак иначе. Поэтому недоволен. Но недовольства, как такового, во всей красе и силе, я не ощущаю.
Почему так?
***
Майские праздники выдаются жаркими. Классом едем на шашлыки в сопровождении нескольких учителей и сильно ответственных родителей. Такими оказываются родители Васи. Громкими, заводилами, в отличие от сына инди-культуры.
— Ну-ну, налетайте! Пока горячее!
— Твой отец прирождённый торгаш, — комментирую я.
— А твои идеальные родители где? — язвит Вася.
— На работе.
— А нормальные люди отдыхают.
— А счастливые работают.
— Так себе оправдание, — утешает Гоша.
— Твоих тоже не видно, — замечает Петя.
— Им не до этого.
Я обвожу взглядом присутствующих. Многим родителям не до этого.
— Ну, жрать так по полной! — наставляю я.
Семьи Дениса не нахожу, сам он торчит в стороне, что почти вызывает жалость. Создаёт впечатление изгоя. Хотя на деле таким не является.
Эта мысль опустошает.
Всё-таки жалко его. Нелегко быть одному. И нехорошо забивать время с человеком своей бесконечной болтовнёй.
— На место положил, — угрожаю Гоше, ломая пластиковую вилку о деревянный стол.
Он замирает с куском мяса.
— Опиздюливаться будешь.
— За общее мясо?
— За мясо из моей тарелки.
Любит он мои нервы трепать.
Весь день собираем нотки внимания от учителей и родителей, то матернулись громко, то при ребёнке, то запалили с сигаретой, то вид у нас «сильно демонстративный». К замечаниям уши быстро привыкают, поэтому головы бессмысленно кивают, пока мы продолжаем материться и курить.
Под конец линяем, прихватывая Дениса. Сначала он ломается, но, когда я говорю, что его семья не обезумит, если он вернётся на час позже, соглашается.
— Тебя будто шантажом вынудили, — говорит Петя и осматривает Дениса – раз третий или четвёртый.
— Если бы я не хотел, то не пошёл бы, — отвечает притихший Денис.
Он плёлся в хвосте и не трещал без разбору, как со мной.
Ситуация другая, условия не те, но в этом ли причина?
Я оглядываюсь, цепляюсь за прыщи и опущенный взгляд. Петя, как всегда, меток в выражениях.
Шляемся по берегу: по песку и камням, реже по осколкам зелёного стекла. Солнце тянется к горизонту и почти не меняет цвет неба. Ветер с речки пресный и мягкий.
— Добрались, — стонет Митя и садится на песок.
— Ебать ты слабак.
— Вадим, — Митя поучительно выставляет средний палец, — не ты вчера шлялся с матерью «за покупками» по ебучему гиперцентру.
— Бюстгальтер помогал выбирать? — спрашивает Вася.
Мы разражаемся смехом.
— Без шуток про «мамку». Табу. — Отчеканивает Митя, но после давит улыбку. — Ублюдки.
— Благо у тебя семья полная, можно ещё про отца пошутить, — не останавливается Вася.
— Попробуй, пошути.
Пока перебрасываемся любезностями, Денис откалывается. Кажется, если бы он знал дорогу, непременно бы ушёл.
В перерыве между обсасыванием темы Данила с торжественным видом вываливает из рюкзака баллончики. Кое-где мятые, с пятнами краски.
— Данила, сколько в них? — спрашивает Митя и берёт один.
— Чистосердечно не ебу, — отвечает Данила, — брат свалил всё, что было не жалко.
— Тут и остатков на полноценную работу хватит, — Гоша встряхивает баллончик и рассматривает стену заброшенного завода.
До нас её уже украсили рисунками и всевозможными надписями, но вот самое главное – мы ещё ничего не оставили.
Парни разбирают снаряжение и принимаются трясти банками. Я выбираю баллончик с ядовитой зелёной краской. Денис не подступается, поэтому я кидаю ему на свой выбор. Он не ожидает – кипешит, поздно вытягивает руки, почти роняет, но ловит, прижимая баллончик к себе. А потом смотрит с вопросом.
— Включайся, — говорю я, — потом статью о них прочитаешь, натрещишь ещё, — и в этот момент мне хочется улыбаться.
Здесь, на берегу реки, под закатом, со всей компанией, которая, кажется, не изменилась с первой встречи, я забываю многое. Может быть, слишком многое, но мне нравится. Нравится запах лака в воздухе, следы краски на пальцах, несуразные рисунки, которые не претендуют на правильные пропорции и эстетику.
Вася распыляет краску вокруг себя.
— Ты – торчок? — ору я, убегая от него.
— За инди-культуру! — кричит он, догоняя меня, и оставляет пятно на футболке.
— Больной! — в горло смеюсь и давлюсь запахом краски. — Спасите-помогите!
— Похоже на импрессионизм, — комментирует Гоша.
— Не согласен, Георгий, это – лютый постмодернизм, — противопоставляет свою точку зрения Данила.