Года три назад я бы не подумал, что буду тем, кто я есть сейчас. Я бы не задумался, что могу отказаться от друга, сделать ему больно. Убежать…
Я бы не подумал, что буду столько раз возвращаться в прошлое и гнать себя оттуда прочь.
***
— Кем ты хотел стать? — спрашиваю, пристроившись около Стаса.
— Определённо не наркоманом. — Он отпускает дым. — Друг, откуда такой сложный вопрос? А. Ты же скоро выпускаешься?
— Если это – скоро, то да.
— Это скоро, — вздыхает Стас. — Не помню, была ли мечта. Я не обращал на неё внимание.
— На что обращал?
Стас задумывается. Погружается.
— На всех, кроме себя.
Его голос сухой, сыпучий, но искренний. Не как у Дениса, который всем собой прячет себя.
— Не забывай о себе, друг.
— Это возможно?
— Вполне. И не наркомань. Не стоит оно того.
— А что стоит того?
— Хм, — Стас подпирает подбородок рукой с сигаретой. — Жизнь с яркими впечатлениями без веществ, с хорошими отношениями. Со словами: «Я счастлив», или как минимум: «Доволен».
Я молчу. Смотрю на малолеток: на скейтах, бэхах, самокатах. Когда их мало, они трюкачат. Проваливаются и снова поднимаются. Когда их много, они сидят шабашем и говорят о вещах, которыми довольны и которыми особенно недовольны.
Это хорошо: они чувствуют, что им так, а что нет. Но чаще на стороне «не так» оказываются люди, с которыми они не могут ничего поделать.
— А ты доволен, друг?
Хочу сказать: «да», вдыхаю воздух и упираюсь в малолеток.
Я доволен, но чего-то не ощущаю или ощущаю то, что не даёт быть полностью довольным.
— Почти.
— Это – «нет».
— Блять. А сам? Доволен?
— Я на довольного человека похож?
Я смотрю на Стаса. Он похож на человека, который много устаёт и мало отдыхает, которому не хватает солнечного света и воды, который изводит себя, не давая того, что необходимо. И у всего этого есть объяснение.
— Похож, не похож: а что у тебя внутри, только ты знаешь.
— Глубоко, — Стас причмокивает сигарету. — Проникновенно! — и зажато улыбается.
— Говнюк. — Ударяю своим коленом его. — Пафосным придурком меня выставляешь?
— Никак нет. Никак… нет.
Наверняка, Стас бы хотел походить на довольного человека. И быть им.
Но для него это – непросто.
Отвлекаюсь на щебет птиц.
Около площади вьются стрижи, наворачивают петли. Они появляются в мае и говорят, что на подходе лето и пора затмить небо виражами.
Кажется, в этом их жизнь – в полёте. В обширном пространстве и в невидимой клетке, где они летают и кричат.
Кричат сильнее недовольных людей.
***
Необходимость ходить к Александру Владимировичу отпала.
Дрочильщик окончательно превратился в прошлое. Я не реагирую на него. Я не думаю о нём. Он не преследует меня. Его страницу вырвали из моей жизни. Теперь он – только Андрей, с которым я встречусь в суде.
— Ещё ходишь? — спрашиваю у Гоши. Он сидит около кабинета психолога.
— Представь себе, — бурчит и проигрывает уровень. — Два раза в неделю.
— Серьёзно.
— Да-да, — отнекивается.
Толкаю в стопу.
— Что, проблемы с родителями, не в настроении? — я же сияю, лишившись последней проблемы.
— Вообще, — брыкается и насильно отталкивает. — Всё бывает, разве нет? — вздыхает и смотрит на меня. Становится серьёзнее.
— Почувствовал себя виноватым? — спрашиваю с усмешкой.
— И очень зря! Ну что ты за язва такая?
— Такая же, как и ты.
Гоше нечем ответить.
— Не завидую этому желудку, — отвечает с сожалением. — Но ты хуже.
— Ты хотел сказать: смелее, громче и креативнее.
— О-о-о! Если бы хотел, сказал. Откуда столько уверенности?
— Признаёшь, да? Неуверенный слюнявчик.
— Как же ты невыносим, — говорит Гоша с улыбкой. — Как только удаётся.
— Опыт, дорогуша.
— Везде этот блядский опыт.
— Не настолько обширный.
Наступает лето, мы мягчаем.
========== 18. Суббота-воскресенье, 25-26.05 ==========
Жара наступает. Солнце слепит, будто хочет выжечь глаза. Кататься невозможно.
Со Стасом устраиваемся в тени, подальше от светоотражающей площади.
— Убийственным лето будет, — дышит Стас и снимает ролики.
— Одну неделю июня. Потом – три месяца дождей, — предлагаю свою версию убийственного лета.
— Друг, не настолько. Я на улице хочу изредка отдыхать.
Ветер затих, не поднимается даже из жалости. Асфальт плавится и горизонт течёт.
— Подыхаю, — ною и валюсь на траву.
Сквозь листву солнце хитро пробирается до лица.
В такую погоду двигаться – мучить себя. Но я пробую прокатиться и сделать тейлвип, оптимистично настраивая Стаса, что всё будет.
— Если всё – это разбитое колено, то у тебя получилось, — хлопает мне Стас.
— Это жара. Всё, сука, она.
— Именно так.
Стас помогает промыть и заклеить рану.
— Выгляжу как инста-бложный сэлфхармщик, — оцениваю ряд тонких пластырей.
— Сложно, друг!
По пути обратно заворачиваю в парк. Колено ноет, глотка требует воды, тело – прохлады. Поэтому устраиваюсь около фонтана. Нет желания возвращаться – долго, жарко, душно.
Выливаю воду на голову. Временно, но остужает.
И я замечаю, как спокойно. Не только вокруг. Умиротворение появилось после того, как всё обговорилось. И это тревожит.
Я не отошёл от произошедшей катавасии, но её уже нет. Это – её последствие, к которому надо привыкнуть. А привыкать не к чему.
Скручиваю бутылку и выкидываю, направляясь к выходу. Ветер поднимается, но не остужает. Он горячий. Только шелушит листву, тем и утешает.
— Странное место для отдыха! — слышу со стороны ворот.
Группа моих одногодок или погодок.
— Здесь жарко и ярко, что ещё нужно? Лучше сфотай, — говорит девчонка, толкая в руки парня фотоаппарат, и встаёт с подругой у цветочной картины.
— У Коли есть вкус – ему можно доверять.
Я сглатываю, почти добираясь до кучи.
— Были ситуации, когда Коле нельзя было доверять? — я узнаю голос.
Останавливаюсь и вспоминаю, с какой другой стороны я могу уйти.
— Нет! — хором кричат девчонки.
— Чувствую себя божеством, в котором никто не усомнится, — смеётся Коля, не веря в собственные слова.
У меня сводит лицо. Я не вижу ничего, кроме плитки и руля. Пульс бьёт под челюсть и над глазом.
Надо уходить.
— А сам смущаешься! — дразнит девчонка.
Надо развернуться, сесть на бэху и уехать. Быстро. Срочно. Прямо сейчас.
Я чувствую, как кровь бежит под кожей по лицу.
Я аккуратно поднимаю голову: три девчонки, три пацана. Среди них один особенно вытянутый, но не выше меня. На лице смущённая улыбка, а кожа заплыла красными пятнами от обилия похвал и внимания.
Кто-то замечает меня, следом он.
Надо гнать, пока не узнал, пока не увидел другой. Но Коля узнаёт, Матвиенко видит.
— Коршунов! Ты ли это! — горланит Матвиенко, тупо улыбаясь. — Сколько лет, сколько зим.
Делает вид, будто рад видеть, будто для него это что-то значит.
У меня заплывают глаза.
— Подойдёшь? — даже звенящий голос Дениса не вызывает ярость.
Бурлящую, готовую выплеснуться и залить с головой.
— Сам подойди, выблядок, — говорю. Себе под нос.
Смотрю, не отрываясь, а в голове никаких мыслей.
Показываю средний палец и разворачиваю бэху.
***
Не скажу, что ярость сошла, когда я открутил последние метры до дома. Думаю, я заглушил её мыслями о Коле. Если бы не он, я бы поступил так же, как с Дрочильщиком. И был бы намного довольнее.
***
Я плохо сплю. Задёрнутые шторы не спасают. Когда я просыпаюсь, не вылезаю из-под одеяла – не могу. Лицо сводит. Я не хочу показываться маме и старику. Чтобы не волновать маму, чтобы не давать лишний повод старику.