Я смотрю на него. И не кажется он офисным работником – слишком энергичный и молодой.
— Можешь материться при нас, если хочешь. Но за каждый мат будешь скидываться на мои игры.
— У меня почек не хватит!
— Продавай кишки и печень.
Вот и чёрный юмор. Он разошёлся.
— Обойдёшься. — Надо остудить его в игре, если получится.
Не представляю, что повлияло на старика, но он принимается вспоминать былое. Сначала своё, как часто переезжал с родителями, как это злило его, как он хотел завести друзей, но боялся: только они сойдутся, и ему придётся уехать, вспоминал, как ссорился с родителями – «громко, помпезно», и как никто не шёл на уступки. Потом моё, будто думает, что берёт много внимания на себя.
— А с тем пареньком, Колей, да? общаешься?
Я оживляю старика.
— Нет.
— Из-за переезда?
Стреляю в морковку и уклоняюсь от её атаки. Успешно. Продолжаю обстрел.
— Нет, мы… раньше разошлись.
— Поэтому не хочешь ехать в A?
— Я… — смотрю в экран, мы победили, но у меня слов нет. — Просто не хочу. Не там моё место.
Старик медлит.
— А где твоё место?
Хороший вопрос. В этой квартире. На станциях метро, в школе, за партой перед Денисом, на курительном пятачке. На площади со Стасом. На дороге от дома и площади. Там, но не в кабинете психолога.
Подступает. Я сглатываю и вздыхаю. Кислота опять на языке. Я прикрываю рот рукой.
— Плохо?
— Немного.
Тошнота усиливается.
— Я сейчас.
Ухожу в туалет, а там, уперевшись в бочок, дышу через рот. Заставляю себя дышать. Потому что спазмы в животе говорят, что сейчас пойдёт. От частых вздохов начинает кружиться голова, а с меня только слюна – будто желудку нечего вырыгать. Я сплёвываю, пока спазмы не утихают.
На время я стал тюбиком пасты, который выдавили без остатка.
Когда я выхожу из туалета, мама протягивает таблетки от тошноты и стакан воды. Если ночью станет хуже. Я киваю. Старик провожает до комнаты.
— Лучше отоспись, — говорит он.
Опять киваю и замечаю на столе свитч.
— Забирать не будешь?
— Играй. Знаешь, есть такая штука: мелкая моторика рук и-и внимание. Развивай и развлекайся.
— В ходу умные словечки?
— Да. Взрослые любят ими красоваться.
Сначала я улыбаюсь, но потом глубже вдумываюсь в «умные словечки». В себя. Как приходил к Александру Владимировичу и тоже говорил всякие «умные словечки», а он подыгрывал мне. Потому что это было смешно и понятно нам обоим. Потому что я мог так себя вести с ним и знал, что он поймёт. Он знает, о чём это. Для кого это. И почему.
Я глотаю таблетку. Жмурюсь и давлюсь, когда она застревает в горле, и проглатываю с болью.
Это чувство становится хуже.
Я подхожу к окну и немного отвожу шторы. Ветер до сих пор прохладный, а многоэтажка напротив черна. Нет ни одного горящего окна.
Когда я смотрю на дом, в животе болит – почти остро.
Меня предал друг. И этот человек.
========== 21. Среда-воскресенье, 29.05-02.06 ==========
Решаю отсидеть последние дни дома. Мне легче и спокойнее. Не считая того, что я только и думаю о том, что произошло.
Ублюдки.
Чтобы отвлечься, беру игры старика.
Ненавижу «Cuphead». Ненавижу «Splatoon». Ненавижу «Arms». Потому что я – полный ноль. Потому что без старика пройти их невозможно. Поэтому я беру наиболее лайтовый вариант из коллекции, еле отыскивая игры на свитч среди коробок Нинтендо.
При всём стремлении подцепить старика, я восхищённо не понимаю, как он стал чемпионом за три рабочих дня, если за два пустых я собрал только пять значков и, не обнадеживающе, сорок покемонов.
Может, я не понимаю игру?
Я никогда не мог сесть за какую-нибудь и пройти до конца. Не мог включиться в сюжет, заинтересоваться побочными линиями, собрать все предметы или достигнуть самого высокого уровня. Это надоедает. Это не особо приносит удовольствие.
В четверг думаю выползти на площадь и заранее спрашиваю у Стаса, будет ли он.
Он отвечает, через два часа, что на работе. Сегодня до ночи. Это я понял, поэтому уже дошёл до шестого гима.
Останавливаюсь. Если это неинтересно, почему я продолжаю?
Потому что сейчас не то состояние для чего-то другого? Более активного и открытого. Пожалуй.
Это состояние совсем не то, к чему я привык. Опять.
Запускаю пальцы в волосы.
То, с каким удовольствием Гоша говорил: «Александр Владимирович», само возникает в голове и от него меня воротит. А от того, что Александр Владимирович был только за, почти сносит крышу. В ярости я замахиваюсь консолью. И тут же застываю, впериваясь в стену.
Я бы кинул. И разбил к чертям. И не сожалел.
Перевожу дыхание и учащённо дышу через рот.
Ненавижу.
Возвращаю свитч на почётное место среди других приставок старика.
Роюсь в вещах и не нахожу сигарет. То была последняя пачка. Надо купить ещё, но выходить – смотрю в шторы, – нет желания. Я не хочу быть на улице. Потому что вспоминаю, как в понедельник бегу до станции, как ошалелый залетаю в вагон и врезаюсь в мужика. Он отмахивается, корчит лицо, я скалюсь, но ничего не говорю. Не могу сказать. В моей голове только имена и звуки. Противные звуки. Чужие голоса.
***
В пятницу рано встаю. С прилипшей мыслью: надо выбросить это из головы. Надо с этим разобраться. Надо… всё расставить по местам.
Покупаю три пачки Кента, обхожусь без час пика, прихожу в числе первых. Будто живу по чужому распорядку. Слишком много, слишком пусто, слишком рано.
Слишком тихо снаружи и громко внутри.
На переменах не иду курить. Вместо этого рву листы, чтобы усмирить пальцы. Не помогает.
На одной из перемен пересекаюсь с Александром Владимировичем и обхожу его, будто не замечаю и не слышу приветствия.
— Видеть вас не хочу, — говорю шёпотом. Себе. Он не слышит.
И это бесит меня. Я не могу сказать вслух. Не могу выразить чувства, показать ярость. Будто мне заклеили рот, связали руки, а на голову натянули пакет. Это невозможно терпеть, но я не могу пойти против. Будто я совсем беспомощен. Будто «не могу» – единственное, что я могу. И это разрывает – я не вынесу.
— Вадим, что-то?..
— Денис, завались.
Держу лицо в руках, таращусь в парту и ищу точку спокойствия. Во мне её нет. В окружении тоже.
Денис не унимается, будто ему мало всех тех слов, что он слышал от меня раньше:
— Ну, если что-то хочешь рассказать…
— Нет. Не хочу. С чего ты решил, что захочу? Кто ты мне? Верно, никто.
Голос становится громче и отчётливее, я не бурчу.
Денис принимает к сведению и не трогает. До следующей перемены.
— Вадим, — тихо зовёт.
Я нехотя смотрю на него, с открытым недовольством. Он показывает в сторону. Там Гоша.
— Ого, видок у тебя будто снова извращенца встретил, — он чувствует себя на коне – остроумное замечание воодушевляет.
Я не меняюсь в лице. Да и зачем? Это самая подходящая для него эмоция.
Гоша заметно напрягается.
— Я встретил пару новых. Представляешь?
Руки чешутся. Я близок к тому, чтобы ногтями впиться в живот и разодрать то, что так зудит в нём.
— Ты же был в понедельник у Александра Владимировича, да, Жора?
Медленно, но Гоша понимает, о каких извращенцах идёт речь. Теперь его лицо выражает определённую степень обречённости, которая, к слову, меня веселит.
Поступая исключительно тактично, я встаю и говорю ему на ухо, чтобы никто другой не услышал. И чтобы потерзать его нервы, ведь мои чуть не вышли из строя.
— Хорошо было, да? Не сомневаюсь. Ты бы так не вздыхал, если бы не было. Додумались же: заниматься этим, здесь. Потому что никого не должно было остаться. Потому что думали, что вы одни. Приятно было? А вот мне нет.
Я смотрю него. Уши горят, а широкие глаза уставились вниз.
— Тебе стыдно? — говорю я, как бы удивляясь, и усмехаюсь. — Почему тебе не было стыдно, когда ты соглашался?